Рахиль

– Ты чувствуешь, Койфман, какая сила? Действительно, каждое слово про тебя! Эта штука будет посильнее «Фауста» Гете! А если бы ты слышал – какой у певца был голос! Такой высокий, пронзительный… Заметь – я не говорю «писклявый». Койфман, я тебя поняла. Любовь – это прекрасное чувство!

– Человеколюбие, между прочим, не только христианская добродетель, – сказал я. – В Торе на эту тему тоже немало сказано.

– Нет, нет, подожди, Койфман, я там еще не все записала. В этой стране в очередях все ужасно толкаются… Но я старалась запомнить сюжет. У этой баллады, представь себе, имелся сюжет… Она сидела у него на коленях… Да поставь ты на пол эту несчастную сумку!

Я послушно замер и приготовился слушать. Она посмотрела на меня две-три секунды, вздохнула, сморщила нос и потом устало махнула рукой в мою сторону.

– А, ну тебя… Вечно вот так все испортишь… А было ужасно весело… Ну что ты стоишь? Неси теперь эту сумку на кухню! Хочешь, чтобы я с ней таскалась по всей квартире?.. И не надо больше делать мне таких глаз!

Вынимая из сумки продукты, она вдруг задумалась, остановилась и даже присела на табурет.

– Что? – забеспокоился я. – Принести валидолу?

– Да нет, подожди… Послушай, а ведь эта твоя вертихвостка может тебе помочь…

– Наталья?

– Ну да. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

– Люба…

– Оставь, пожалуйста, этот тон. Я тебе о деле хочу сказать. Ты понимаешь, что такое гешефт? Поэтому помолчи… Ее Ромео ведь служит в НКВД?

– Люба, даже в шестидесятые годы эта организация называлась уже по-другому…

– Мне абсолютно плевать, как называлась, называется или будет называться эта организация! Мне важно узнать – служит ли в ней тот человек, который спит с твоей молодой женой.

Я помолчал секунду, но потом, разумеется, все же ответил:

– Да, он работает именно там.

– Хорошо, – Люба кивнула головой с таким удовлетворением, как будто ей доставляло особую радость удостовериться в том, что кто-то из моих знакомых работает в КГБ. – Так вот, он-то тебе и поможет.

– В каком смысле? Что ты имеешь в виду?

– Боже мой, Койфман, хватит делать вид, что ты меня не понимаешь. Ты же знаешь – я этого терпеть не могу!

– Но я правда не понимаю тебя.

– Пусть он вернет долг.

– Какой еще долг?

– Койфман, он спит с твоей женой. Сколько раз нужно это тебе повторять?

– Нисколько, Люба. Ты и так уже сделала мне достаточно больно. Я бы хотел, чтобы ты совсем перестала это повторять.

– Койфман, он должен с тобой расплатиться.

– Люба, то, что ты говоришь… это звучит ужасно… Это нелепо…

– Койфман, он должен помочь твоей невестке, – неожиданно твердым голосом остановила она меня. – Он просто обязан. Если он откажется, можешь считать его совершенно бесчестным человеком.

Я хотел что-то сказать, но не нашел слов. Просто смотрел на нее в изумлении, а она кивала мне головой.

– Да, да, Койфман. Ты ведь не способен сам ей помочь. Нельзя, чтобы она садилась в тюрьму. У нее в животе твой внук. Тебе придется позвонить этому человеку. Вот увидишь, он не откажет.

Я стоял перед ней молча еще целую минуту или, может быть, две. Потом сел на соседний табурет и покачал головой.

– Я не смогу. Это унизительно, Люба.

Следующим утром она отправилась за документами на отъезд в США. По ее подсчетам, они уже были готовы.

Вернулась к обеду ужасно расстроенная, долго не хотела мне ничего говорить, наконец расплакалась и сказала, что все пропало.

– Они хотят, чтобы я умерла в этой стране, Койфман. Они считают, что без Любы Лихман эта страна не проживет. Ты представляешь, как много я для них значу. Какая честь, Койфман, какая честь…

Мужские радости

Я посмотрел в зеркало и сказал:

– Ну, и куда я в таком виде пойду?

Она хихикнула, мелькнула у меня за спиной и ничего не сказала. Потом еще раз мелькнула.

Я подумал: «Туда-сюда. Странно».

Но потом додумал: «Всему есть свое объяснение. Женщины должны мелькать».

– Ты скоро?

Она прошуршала в своем шелке у меня за спиной еще раз. Шик-шик, шик-шик. Красная, как фестиваль эстрадной песни в Сопоте.

– Куда я пойду? Там же генерал будет. Смотри, что ты сделала.

Она скользнула между мной и зеркалом.

– Где? Ну, покажи. Вот здесь, что ли? Да ерунда.

Потерла пальцем.

– Хочешь, пудрой присыпем?

На эту тему, лет десять назад всю контору повезли на стрельбы. Председатель на совещании сказал: «Что-то оперативники у нас давно не стреляли».

А половина офицеров уже с мамонами, как сундуки. На огневой удобно только в положении «сидя».

Как груднички в кроватке. И ножки раскинули, чтоб потверже сидеть.

Потому что если «лежа», то получаются качели. При беглом огне даже в слона не попадешь. Сильно раскачивает через пузо.

Шутка.

Но мне ничего. Два раза в неделю спортзал, и по выходным – бассейн. Даже в сорок переплывал его туда-сюда десять раз. И сейчас, если надо, переплыву. То есть в порядке. Без складок над брюками обошлись.

Потому, кстати, она и мелькает. Так бы мелькала где-нибудь в другом месте.

Я тогда взял пулемет. Молодежь стреляла из полуавтоматического, а я говорю: «Дайте-ка мне вон ту дуру». Чтобы знали, кто в доме хозяин.

И снял рубашку.