Раковый корпус

И через год с небольшим, вскоре по освобождении из лагеря, непонятная болезнь схватила ссыльного. «Еле держась, я вёл уроки; уже мало спал и плохо ел», – рассказывает А. С. в «Архипелаге ГУЛАГе»[4]. В районной больнице не смогли поставить диагноз, колебались между гастритом и язвой. Такой же ссыльный Николай Иванович Зубов, с которым А. С. и познакомился в больнице, но не как с медиком, а как зэк с зэком, первый заподозрил, что это, по-видимому, проступили метастазы рака. Из Кок-Терека больного послали на обследование в областной город – Джамбул. И рентген показал опухоль. Врачи определили, что она громадная, твёрдая, малоподвижная, выросла из задней стенки брюшной полости; очевидно, метастазического характера. А из живота опухоль уже выпирала как крупный мужской кулак. «Операцию джамбульские хирурги признали невозможной и вообще никакого лечения не предложили, – писал А. С. 3 декабря 1953 г. Н. И. Зубову, – попросту вынесли мне смертный приговор без указания срока»[5].

До конца декабря у себя в Кок-Тереке А. С. через силу продолжает занятия в школе, отложив до зимних каникул направление на консультацию к онкологам Ташкентского мединститута и справку, разрешающую отлучиться из пункта ссыльной приписки на время лечения. В декабре врачи, товарищи по ссылке, подтвердили, что жить 35-летнему учителю осталось не больше трёх недель. С этим уточнённым приговором он и отправился 31 декабря, под новый, 1954 год, в Ташкент умирать.

Полтора месяца, с 5 января до середины февраля, А. С. провёл в Тринадцатом (онкологическом) корпусе ташкентской клиники. Попади он в руки хирургов, те, возможно, настояли бы на повторной операции с неизвестным исходом. Но заведующая лучевым отделением Лидия Александровна Дунаева пришла к выводу, что спасти пациента может лишь предельная доза облучения, если только он её выдержит. У А. С. хватило сил принять 12 тысяч рентген, и болезнь отступила. Диагностика и назначения Лидии Александровны оправдались. А вела больного Ирина Емельяновна Мейке. Она лечила и вылечила.

Сам А. С. воспринял своё выздоровление не как излечение, а как исцеление: «При моей безнадёжно запущенной остро-злокачественной опухоли это было Божье чудо, я никак иначе не понимал. Вся возвращённая мне жизнь с тех пор – не моя в полном смысле, она имеет вложенную цель»[6]. И, стало быть, «Раковый корпус» входит в состав этой цели.

Замысел повести «Раковый корпус» относится к лету 1954 г., когда А. С. долечивался в Ташкенте.

«Когда задумаешь – этот момент внезапен, – говорил он в телеинтервью с Н. А. Струве (март 1976). – Раз я шёл, выйдя из диспансера, шёл по Ташкенту, в комендатуру, и вдруг меня стукнуло, вот почти всё из “Ракового корпуса”. <…>

Ну, всё, что линия Костоглотова, всю её во всяком случае… А линию Русанова по разговору моих соседей, я ведь с ним не лежал, по разговору однопалатников. Я подумал: вот так это можно было бы написать. И это легло и лежало совершенно неподвижно, и могло и не написаться. А в 1963, когда “Ивана Денисовича” уж напечатали, я думал: что же можно такое написать и попробовать дать публично в “Новый мир”? И я так написал “Раковый корпус”. А мог и не написать, могло бы лежать»[7].

Ещё раньше, 8 декабря 1968 г., А. С. записал в «Дневнике Р-17», сопровождавшем работу над главной вещью писателя – «Красным Колесом»:

«Сюда не относится, но вспомнилось сегодня, как зарождался “Раковый корпус”. Для неглавного произведения жизни это, вероятно, характерно: случайные звенья, которые могут и не соединиться.

Сперва – чей-то в диспансере рассказ о больном прокуроре, – лежал тут и брюзжал (“нас население не поддерживает”) – чисто как благонамеренный в тюремной камере. Я его и не видел никогда. Ещё и о сыне его, как он ездил на инспекцию. У меня заложилось: “Два рака”, такой мог бы быть рассказ. Записал и в список, и много лет так стояло: “Два рака”.

Потом – печально-радостное слонянье по Ташкенту в день выписки (1954), и именно на той улице к комендатуре – пронзительная мысль: вот была бы повесть о любви! – почти новый поворот. Заложилось и это. <…>

Лишь через 8–9 лет, уже перед появлением “Ивана Денисовича”, оба сюжета соединились – и родился “Раковый корпус”. Я начал его в январе 1963, но он мог и не состояться, вдруг показался малозначительным, на одной линии с “Для пользы дела”, я переколебался и написал “ДПД”, а “РК” совсем забросил.

Потом как-то выделилась “Правая кисть”.

Надо было создаться отчаянной ситуации после отнятия архива, чтобы в 1966 г. я просто вынужден был из тактических соображений, чисто из тактических: сесть за “РК”, сделать открытую вещь, и даже (с поспеху) в два эшелона»[8].