Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды

Первый раз он попал в Тауэр еще в 1592 году, тайком женившись на одной из королевских фрейлин, Элизабет Трокмортон (в тот момент уже ждущей от него ребенка), что было вопиющим нарушением придворных правил и притом личной обидой стареющей и ревнивой монархине. В тюрьме он написал поэму «Океан к Цинтии», которую вряд ли можно назвать покаянной. То есть начинает он с раскаяния и сожаления, но, одушевляясь все больше и больше, как актер на сцене, пишет потрясающие стихи о погибшей любви, в которых его отношения с королевой преображаются почти неузнаваемо…

Стенания бессильны пред Судьбой;
Не сыщешь солнца ночью в тучах черных.
Там, впереди, где в скалы бьет прибой,
Где кедры встали на вершинах горных,

Не различить желанных маяков,
Лишь буйство волн и тьма до горизонта;
Лампада Геро скрылась с берегов
Враждебного Леандру Геллеспонта.

Ты видишь — больше уповать нельзя,
Отчаянье тебя толкает в спину.
Расслабь же руки и закрой глаза —
Глаза, что увлекли тебя в пучину.

Твой путеводный свет давно погас,
Любви ушедшей жалобы не внятны;
Так встреть же смело свой последний час,
Ты выбрал путь — и поздно на попятный!..

Евгений Витковский, намереваясь вставить мой перевод в двуязычную антологию английской поэзии, внимательно сверил его с оригиналом и поразился. «Да это же коллаж!» — воскликнул он. Да, это действительно был коллаж, но смею думать, искусный коллаж. Я выпустил много строф, сократив поэму в два с половиной раза, стремясь к большей сжатости и выразительности. В итоге 250 строк оригинала ужались у меня до ста. Не так ли делал и Пушкин, ужимая в переводе всё, что казалось ему длинным и водянистым?

Конечно, я помнил и слова Эдгара По, что ни слишком краткое, ни слишком длинное стихотворение не сможет максимально взволновать душу читателя: слишком краткое не успеет, а длинное утомит, ибо «сильные волнения, по необходимости физического порядка», не могут длиться долго. Оттого-то его знаменитый «Ворон» состоит ровно из 108 строк — примерно так и было заранее задумано.

Впрочем, о великих образцах я вспомнил уже a posteriori, а сначала сработала интуиция — и лень. Всем известно, что лень — мать изобретения; но не его одного. Она также мать качества, потому что излишнее трудолюбие вредит обдуманности, той созерцательной стадии сочинения, когда целое выстраивается в голове и перестраивается, стремясь к наибольшей симметрии и гармонии.

Вспомнился еще анекдот про Резерфорда. Он однажды зашел в свою лабораторию поздно вечером и застал там работающего аспиранта. «Вы еще на работе?» — «Я всегда работаю до поздней ночи» (Ожидая, что его похвалят). — «А что же вы делаете днем?» — «Днем я тоже работаю». — «А когда же вы думаете?»

На карантине времени для «думания» достаточно. Даже слишком много, как у сидельца в тюрьме. И поскольку времена такие, что кроме вируса, хватает всякой «злобы дня» и порой кажется, что деваться от нее некуда, — прогуляться в другой век, например, в шестнадцатый, бывает полезно для здоровья. Заодно посмотреть, как там, — и сравнить.