Раквереский роман. Уход профессора Мартенса

Я проехал через северный пригород, затем по большому деревянному мосту над широкой рекой и оказался на главной площади перед их новой и довольно неказистой ратушей. Старая ратуша в дальнем конце площади все еще лежала в развалинах. Новая же была надстроена из бревен над бывшей каменной важней и примыкавшими к ней каменными лавками, образуя второй этаж. Я предъявил бургомистру по судебным делам доверенность госпожи Тизенхаузен, получил от него записку в тюрьму и через десять минут был там.

В приказе или городской тюрьме, находившейся в старой башне рядом с разрушенными Русскими воротами, начальник, унтер-офицер в кое-как надетом мундире, по складам прочел записку и велел мне обождать. Четверть часа я прождал в маленькой каморке с мерзко замасленными, некогда побеленными известкой стенами и сводчатым потолком, где не было ничего, кроме двух грубых табуреток и крохотного окна с решеткой, упиравшегося в красную стену. Дежурный солдат ввел Пеэпа. Я сказал о своем желании говорить с арестантом с глазу на глаз. Солдат, немного помедлив, сказал:

— Сударь, только не пугайтесь. С ним может случиться, что его сведет судорога и он упадет на пол. — Солдат вышел.

Я велел Пеэпу сесть, и он сел на табурет в сажени от меня.

Высокий, тощий мужчина лет пятидесяти, в отрепьях, с серым, как глина, лицом и пепельными, до плеч, волосами, наверно в гнидах, упорно смотрел себе под ноги.

— Ты Соосэрваский Пеэп из деревни Тырма?

Он быстро взглянул на меня, наверно удивленный моим правильным местным языком. Затем снова опустил свой странно светлый взгляд. И кивнул.

— А почему ты находишься здесь?

Он мгновение помолчал.

— Господин ведь уже знает. За убийство.

— Значит, ты убил этого — как же его звали — Ханса Мустметса?

Пеэп кивнул.

— А где это произошло?

— На раквереском поле.

— И каким образом ты его убил?

— Камнем по голове.

— И он дал себя ударить?

— Он уронил палку. А когда стал ее подымать, я схватил камень.

— Должно быть, большой был камень?

— Пуда два…

— Откуда же взялся этот камень там на поле?

— Лежал на краю в куче других.

Все было логично. Но это же неправда!

— А за что же ты его?

— Как за что… Так ведь бурмистр…

— Значит, бурмистр всегда заслуживает смерти?

Я думал, что теперь он загнан в тупик, а он смотрел в пол и кивал.

— И когда же это произошло?

— В последний раз прошлый год, когда сеяли рожь.

— Как это в последний раз?

— Дак я же прошлый год не впервой…

— Что-что ты говоришь?!

— Дак я уже несколько раз…

— Уже несколько раз убивал бурмистров?!

— А-га.

Это был сумасшедший. Странно, что я сразу об этом не догадался, он и выглядел совершенно сумасшедшим.

— А где же ты убивал?

— В Раквере.

— И сколько раз? Ты считал, сколько раз?

— Считал. Теперь не помню.

— И каждый раз это был Мустаметсаский Ханс?

— Дак какая разница…

Я позвал солдата и велел ему увести арестанта. Сказал начальнику унтер-офицеру, что через несколько дней вернусь по делу этого человека, и в тот же день после полудня уехал в Раквере. Могу сказать: то, что я мельком предположил, во всяком случае в какой-то мере, оправдалось. На следующий день к вечеру я приехал на мызу и доложил госпоже о поездке. То есть я мог сказать, что находящийся в заключении в Тарту Пеэп действительно двадцать лет назад был раквереским жителем, но что сейчас он лишился рассудка. И выяснилось, что она и сама за это время кое-что вспомнила. И вовсе не с помощью мызских служащих (их она меняла так часто, что теперешние прослужили у нас только год или два), а потому, что в ее памяти что-то забрезжило под отложениями извести.

— Да. Я кое-что вспомнила. Двадцать лет назад, когда мы с Якобом вернулись после летнего отдыха из Германии, кажется, что-то по этому поводу действительно говорили… Но тогда Якоб еще был жив и оберегал меня от всяких неприятностей. Сейчас я, конечно, сама вникла бы во все подробности, случись нечто подобное, но это привычка, выработавшаяся в результате моего несчастного вдовства. А в то время я только слышала, будто в наше отсутствие был убит один из наших бурмистров. И что в этой связи были арестованы крестьяне. Так что Якоб беспокоился по поводу осенних полевых работ. Насколько помню, этим делом занимался Таллинский дворцовый суд. Виновных отправили на каторжные работы, остальных освободили, и они вернулись. А если у этого Пеэпа там, в Тарту, как вы говорите, вольная, подписанная Якобом, то меня совершенно не касается, что с ним будет.

А меня, как ни странно, это стало касаться все больше. Было летнее время, и более серьезных занятий с Густавом и Бертрамом я не вел. Мне полагалось часа два в день рассказывать им историю Греции и Рима и совершать прогулки для сбора растений. Поэтому у меня оставалось довольно много свободного времени.