Раквереский роман. Уход профессора Мартенса

Позже говорили, что первым оказался сапожный мастер Шуберт. Что когда со своей женой Марией он вышел на церковную площадь и, повернувшись спиной к ветру, выпрямился и при этом невзначай взглянул на церковную башню, то, сощурив слезившиеся от резкого ветра глаза, сжал локоть своей благоверной и буркнул:

— Мария, погляди, что это, по-твоему, там болтается?

Его толстая, с рыбьими глазами, чуточку близорукая супруга посмотрела, но ничего не увидела. Но тут их соседи по Длинной улице, булочник Прехель со своей половиной и дочерью, заметили, что те уставились на башню, и тоже стали смотреть. И прехелевская Агнес, с глазами как у ласки, воскликнула: «Ой, мама…» — но вдруг прижала к своему кокетливому ротику муфту и умолкла.

Сразу же смотревших наверх оказалось уже с дюжину. А потом — несколько дюжин. Люди с окрестных мыз и крестьяне, те, которые приехали заранее и, привязав лошадей к коновязи и укрывшись от ветра в церкви, ждали начала службы, вышли на шум вместе со своими женами. Вскоре зрителей набралось уже сотня, потом две, потом три. Колокола продолжали звонить, потому что кистер Гёок забыл подать звонарю знак. Гёок засеменил через площадь в кистерский дом и так же, тяжело шаркая ногами, вернулся обратно со старой медной охотничьей подзорной трубой своего покойного тестя. К тому времени, когда кистер приблизился ко все растущей массе недовольных или ухмыляющихся лиц, пастор Борге уже вышел из ризницы и стоял на паперти в меховой шапке и в развевающемся на ветру таларе (под ним, как всегда, овчинный жилет из-за холода в церкви) и сразу схватил подзорную трубу.

Некоторое время он смотрел в нее наверх. Но большинству смотревших вместе с ним и без трубы было видно, что в клюве железного петуха с длинной шеей, установленного на шпиле, на тридцать локтей выше колоколов, действительно что-то трепыхалось.

Казалось, какая-то тряпка, только непонятно — белая, сероватая или розовая. Потому что ветер то сборил ее, то смешно надувал, как мешок, на котором можно было предположить какие-то полосы. И, должно быть, Борге или увидел, или, по крайней мере, догадался, что это могло быть. Он резко стиснул подзорную трубу, будто вдавил еретика в землю, и послал сказать звонарю, чтобы тот прекратил звонить. Звон оборвался, и разгневанный Борге поднял руку. Нестройный гул предположений, изъявлений недовольства и взрывов смеха в толпе утих, и пастор провозгласил под завывание ветра:

— В оскверненной церкви мы нашему господу служить не будем! Богослужение начнется после того, как с башни будет снята тряпка!

Он повелительно посмотрел на звонаря. Этот сорокалетний рослый человек, но с больной грудью, перестав звонить, спустился вниз, взглянуть, что случилось, и теперь жалобно объяснял, что он весь вспотел оттого, что так долго звонил, а он, как всем известно, ужасно кашляет, если же ему придется при этом страшном ветре лезть наверх, то назавтра же сляжет в постель и, может быть, больше уже не встанет. Кто же будет заботиться о его жене и троих детях?! Звонаря оставили в покое. О том, чтобы на башню полез кистер, пастор даже не подумал. На служку Пеэтера он, правда, посмотрел, но отвел глаза: Пеэтер с его седой козлиной бородкой был для такого дела слишком стар. Пастор воскликнул:

— Разве в приходе не найдется мужчины, который сорвал бы со святого дома скверну, повешенную негодяями?!

Старики смотрели на пастора с видом, который говорил: к нам это уже не относится. Более молодые сопели и прятали глаза. Никто не вызывался. Тут на правом крыле толпы началось движение. Растолкав сгрудившихся людей, вперед вышел какой-то совершенно незнакомый молодой человек в синей просмоленной парусиновой куртке.

— Я еду из Нарвы в Таллин. Я привык к корабельным мачтам. Но сразу скажу: бесплатно пусть снимает тот, кто сам туда и повесил. Если ему это доставит удовольствие. Для меня это не удовольствие. Глядите, какой ветер. Так что я хочу, чтобы мне заплатили.

— Ну и сколько же вы хотите? — спросил пастор.

— Сколько он хочет? — спросили из толпы.

— Я сниму это оттуда, — сказал молодой человек, — если пастор тут же заплатит мне полуимпериал. Приход ему потом возместит.

— Это же сумасшедшая цена! — застрекотал Борге.

Однако из толпы наперебой закричали: «Но иначе не состоится богослужение!», «Ладно! Ладно! Пусть снимет!», «Кто же полезет туда в такой ветер!», «Только моряку это под силу…» И кто-то добавил: «Главное, мы хотим увидеть, что же это…»

Борге не подобало спорить, ибо ему полагалось заботиться о храме. И приход тоже не возражал, потому что сразу никто ничего не должен был платить. Соглашение состоялось, и случайно забредший в церковь моряк приступил к делу.