Ралли Родина. Остров каторги

– Это вы правильно, – сказал Бормотов. – Я тоже так считаю: можешь сейчас куда-то отправиться – отправляйся, а на месте сидеть будешь, когда ноги откажут.

Он подхватил футляр за ручку.

– Ну что, пройдемся, побалакаем?

Мы закивали.

Андрей покинул нас два квартала спустя – сказал, что, возможно, подъедет вечером, но не факт, поэтому мы на всякий случай распрощались и дальше отправились без Гармса.

– Кажется, мир такой чудесный, правда? – спросил Бормотов, когда мы проходили мимо дома Бориса Рыжего. – А иногда кажется, что только кажется…

Он воровато огляделся по сторонам, а потом, понизив голос, добавил:

– Слыхали ж, небось, про Восточно-Уральский радиоактивный след?

– Слыхали, конечно, – подтвердил я. – Кыштымская авария…

– Ну! А про город Челябинск-41? Про него что-нибудь слыхали?

– Не Челябинск-40, именно «41»?

– Именно «41», да!

– Нет, не слышали.

– Во-о-от! – протянул Бормотов с таким хитрым выражением лица, будто впереди нас ждала тайна вселенского масштаба.

– Так а что за Челябинск-41? – полюбопытствовал Денис. – Это город какой-то? Где он?

– А нигде, – сказал Бормотов. – Был – и не стало. И теперь никто даже не знает, что он вообще существовал.

Я нахмурился. Кажется, о чем-то подобном я читал в дедовских дневниках, но там речь шла о селе, а не о целом городе, и называлось это село иначе…

– Да как так – не было? – не понял Денис. – А жители его куда делись?

– Как – куда? Сгинули, вместе с городом.

– Что, прямо все? – недоверчиво спросил Иван.

– Прямо все!

– А родственников у них в других городах что, не осталось?

– Остались. Но их тоже обработали многих. А сейчас вот, говорят, нарыли где-то одного из этих родственников, и он, насколько мог в свои восемьдесят с хвостиком рассказал, как их по этому поводу стращали КГБшники.

– Это вы где видели такое? – спросил Денис.

– В телевизоре, – пожав плечами, ответил Бормотов. – На одном из местных каналов. И в интернете потом читал про это. Но быстро как-то все убрали.

– И вы, короче, свято в это верите? – не унимался режиссер. – Ну, что целый город… вот так… просто сгинул во время катастрофы, и об этом умолчали?

– Я-то не особо верю, не передергивай, – усмехнулся Бормотов. – Повидал всякого, и при Союзе пожить успел, и тут, сейчас. И вот вся эта ситуация, как и многие другие истории советских времен, очень противоречивая, сечете? Вроде б СССР виновники всего, вроде б они и до того многие проблемы умалчивали, зло творилось тогда вроде бы и при этом не афишировалось совсем… но почему тогда так быстро убрали из Интернета любые упоминания? Не потому ли, что сами поняли – перебор? А с другой стороны, ведь действительно могло такое быть? Могло. Хотя бы в теории. Но и сейчас могло быть, вполне. Почему нет? Я к чему: живешь и не понимаешь, как до сих пор жив. Потому и стремишься все успеть, пока дышишь, видишь и ходить можешь! Так-то, вашу мать!

Последнюю фразу он буквально выкрикнул – видимо, от переизбытка чувств.

Глядя на него, я подумал, что в этом-то и заключается самое страшное – одна власть пришла на смену другой, но некоторые проблемы, перешедшие по наследству от страны прежней, в нынешней никто до сих пор так и не решил. И даже более того – в вопросах умалчивания фактов нынешняя страна вполне могла дать фору предшественнице…

«Хотя, может, так только кажется – потому что раньше не было такой штуки, как Интернет, и все слухи распространялись только по принципу «сарафанного радио», – подумал я.

Впрочем, от этой мысли легче не становилось: даже если умалчивают не больше, а столько же, сколько и раньше, каждый очередной прожитый день в такой стране надо отмечать, будто юбилей – ведь уже назавтра ты можешь бесследно сгинуть в пучине истории.

– Ах, дурные мысли, что ж вы лезете ко мне… – вздохнув, сказал Бормотов. – А все этот дом, где Боря Рыжий жил… Навевает он на меня грустные думы… Эх… Давайте же не будем о печальном! Живы – значит, хорошо! Живы – значит, побудем еще какое-то время!

Слова его эхом разнеслись по району Вторчермета, и мне на мгновение показалось, что солнце в небе стало светить чуточку ярче.

Только на таких людях, как Бормотов, все и держится – которые позволяют себе редкие секунды грусти среди дней и недель в радостной суете и, что еще ценней, умеют заряжать позитивом тех, кто находится рядом.

* * *

1890

Чехов проснулся оттого, что снаружи залаяла собака. Открыв глаза, литератор повернул голову и уставился в окно. Снаружи было темным-темно; луна начала таять, едва Антон Павлович приехал на остров, и теперь третий день царило безлуние. По счастью, заботливый доктор Толмачев перед отъездом поставил на пыльный комод небольшую лампадку, чтобы литератор ненароком не убился, решив среди ночи сходить выпить воды или еще куда.

Собака на улице меж тем залаяла снова, и Чехов сел на кровати. Сон как рукой сняло. Нехорошее чувство овладело литератором, хотя особенных причин для волнения в общем-то и не было: почти каждую ночь происходило здесь ровно то же самое.

«Наверное, эта тревога из-за луны, точней, оттого, что ее нет на небе, и все вокруг кажется еще мрачней, чем обычно».