Рамка

и я увидела простую вещь, не самую сложную картину

детей после дневного сна высаживали на горшки

а чтобы дети не сбежали

их привязали поясками от халатов к ножкам стола

и вот они сидят по четыре пупса у каждого столика

привязанные поясками к ножкам этих столиков

на горшках

спокойно сидят, не шалят

деловито какают

я причём знала и до этого, что там так делают

важно, что я это знала

да не только это – я не только знала, я и видела, и разные другие вещи тоже видела

ещё и покруче бывали сцены

поэтому

у меня не было какого-то там шока

просто – как объяснить –

я в этот раз посмотрела немного дольше, что ли

или другими глазами

и вдруг меня торкнуло

я увидела как будто мою там привязанную

мою и самую сладкую

мою и особенную, ТУ САМУЮ

теперь уже – когда в ней был СМЫСЛ, когда ОНА СУЩЕСТВОВАЛА

а ЭТИХ ДЕТЕЙ по-прежнему НЕ БЫЛО

и вот тут до меня дошло

не до эмоций, а до разума!

До разума моего дошло!

Дошло то… что до этого, до этой минуты – для меня никаких сирот как бы «не было»

Ну вот «нет» сирот, нет их, и всё тут

И только если я сама пожелаю, тогда они появляются

и тогда вот могу пойти и выбрать

как по мановению руки – они тогда появляются, как из рукава, из шляпы

рядком выстраиваются, и я выбираю – как Бог

а потом они снова – тынц – исчезают

и их опять нет нигде

и вот тут до меня дошло, что это ЛОЖЬ

и что все они ЕСТЬ всё время!

Непрерывно где-то ЕСТЬ эти дети!

они все ТЕ САМЫЕ и СУЩЕСТВУЮТ

и, существующие! Сладкие! Те-самые! – сидят опоганенные, униженные, осквернённые

да, как если бы мою взяли и привязали сейчас

именно так и никак иначе я это почувствовала

это было – как сильный удар током

вот так с меня слетела «нормальность»

вот так я решила вычерпать море ложкой

и теперь у меня шестнадцать чуваков

взятых в разном возрасте из одного и того же детдома

и я не кормлю никого из них грудью

я не даю им «молоко и мёд материнства»

и да, им не хватает моего внимания

персональной заботы каждую секунду

им много чего не хватает

но не хватает всего этого – по-человечески

и все они люди

и даже когда они воруют, врут, ошибаются

у них остаётся надежда

и даже если мы расстанемся, даже если у нас не сложится

они пойдут дальше как смогут сами, на свой страх и риск

плохими, хорошими – но людьми, человеками

они продолжают быть людьми

а больше, чем человек, мы никого сделать не можем

* * *

Николай Николаевич вздыхает:

Я тебя, Алексис, очень хорошо понимаю!

Насчёт тетриса особенно.

Тетрис – это жуткая зараза.

Когда-то, в девяностые, и я им увлекся.

Самый простой ещё компьютер у меня был.

К нему был присоединен приборчик наш в цехе – он мерял густоту раствора.

Знаете, раствор специальный, добавляется в…

Ну, вам это не совсем интересно будет…

Нет, почему же! Очень интересно! – Алексис.

Ну, это вроде того раствора, который скрепляет кирпичи в кладке.

Только не совсем. Вернее, и это тоже он может…

Только наш раствор был круче. Крепче.

Такие растворы схватывают всё что угодно.

Медленно, но не просто верно, а…

То, что он склеил, может давно развалиться, а эта штука будет держаться.

И вот я варил этот раствор.

Там нужны точные пропорции.

На компьютере у меня была эта пропись, и дальше автомат сам делал.

А пока автомат соображал, что ему делать, – я играл в тетрис.

Садился, раз – партеечку.

Раз – другую.

Незаметно пристрастился – со страшной силой.

Кирпичики, значит? – Бармалей говорит.

А, ну да! Кирпичики. Там кирпичики, и у меня кирпичики.

Постепенно понял, что уже пропускаю тот момент, когда…

Когда нужно моё вмешательство.

И после работы домой не спешил.

Сначала час. Потом два…

В общем, в какой-то момент я обнаружил, что прихожу на работу к шести утра – в тетрис поиграть.

И что вы сделали?

Как что? Стёр на хрен этот тетрис со своего компьютера.

Навсегда стёр. Больше его с тех пор и не видел.

А пока автомат мешал, я стал, ну, кроссворды разгадывать.

К кроссвордам не пристрастились?

Какое! Я не эрудит. Половину отгадать не могу.

Ну, не в этих, конечно, журналах всяких там. В них-то дебилизм. Всё для тупых.

Там я всё щелкаю как орешки.

А вообще настоящие кроссворды мне разгадывать трудно.

Там эрудиция нужна.

А я что?

Я свои кирпичики.

31. Темнота и сливочный

И тут вдруг щелчком, резко, всё меняется в окружающей обстановке, и наступает полная темнота. До сего момента хоть какой-то свет снаружи проникал в келью, а теперь всем вдруг как будто глаза тушью залило.

Ночь, – Алексис.

Да уж, кажется, не день, – голос Николая Николаевича.

Фонарь погас снаружи, – голос Янды, угрюмо. – Разбили небось.

А луна что? – Паскаль.

Зашла за башню.

А то свет вырубили по Островкам, – голос Бармалея.

А может, вообще везде, – Боба.

Значит, спать пора, – говорит дядя Фёдор каким-то странным голосом – сонным, что ли. – Давайте спать, ребята.

Все желают друг другу спокойной ночи.