Рампа и жизнь

– Америка открыта во второй раз!

За кулисами царила высокая радость – мы обрели еще один гостеприимный дом.

В следующие дни, после громоподобных газетных отзывов, с таким же успехом прошли и другие козыри: «Вишневый сад», «Дядя Ваня», «На дне», «Три сестры».

Какая же у нас была публика?

Во-первых, славянские братушки и русские евреи, когда-то прибежавшие в Америку от разных тягот российских.

Во-вторых, нас посещали американские снобы – самый текучий и неверный элемент.

В-третьих, нашими особо преданными зрителями были американские актеры и режиссеры.

Эти ходили к нам, как в университет.

И впоследствии, по прошествии многих и многих лет, я понял, какую огромную и высокую роль сыграл Художественный Театр в жизни театра американского.

Американские режиссеры и актеры не пропустили ценного урока и прочно впитали его в себя.

Труд В. И. Немировича-Данченко и здесь дал свои благотворные плоды.

К великому сожалению, его не было с нами. Он, как наседка, как верный страж, остался в Москве, чтобы охранять Театр, потому что в те времена развала и разгильдяйства все могло случиться, вплоть до овладения зданием и имуществом Театра.

И, как чеховский Фирс из «Вишневого сада», Немирович-Данченко остался в холоде и голоде, на пороге созданного им и взлелеянного дела.

В то время, как мы обильно пользовались плодами его гения – в то время, как мы поедали вершки, ему в Москве остались корешки, и подчас очень горькие.

И поэтому писали мы ему каждый день подробные рапорты и донесения. Ему, конечно, причиталась и законная доля доходов, составившая немалую сумму вашингтонских долларов.

И вот окончился и весьма благополучно первый американский сезон.

На очередь стал вопрос о втором сезоне.

Морис Гест прямо и без всяких околичностей заявил, что несмотря на сказочный успех, на второй сезон он не рассчитывает, что Художественный Театр уже потерял прелесть новизны; что сенсация побледнела, и тем не менее, он не отказывается от возобновления контракта и на второй сезон, но… со значительным процентным понижением его ответственности.

Я ответил, что эти новые весьма огорчительные условия мы должны обсудить сообща с труппой.

И вот, когда мы начали обсуждать новые условия Мориса Геста, ко мне явился другой, тоже большой американский импресарио, и так же, как и Морис Гест, из русских еврейских выходцев.

Когда я осведомился, что он может нам предложить, он без запинки ответил, что он предлагает нам условия еще лучшие, чем контракт первого сезона, и немедленно вносит авансом икс тысяч долларов.

Я, сказать по совести, был озадачен и доложил обо всем московской труппе. Ответ был восторженный и единогласный:

– Немедленно подписать.

При встрече с Гестом я ему победоносно рассказал о новом контракте, но Гест только горько улыбнулся и пригласил меня на обед в русский ресторан, который носил громкое имя «Русского Орла».

Конечно, обед был с борщом, икрой, битками в сметане, с неизбежной водкой. А когда были поданы украинские вареники с вишнями, Гест стал доказывать мне, что, подписав контракт с другим менеджером, мы влетели в невыгодную сделку.

– Подписать хороший контракт нет ничего легче, но боюсь, что ему трудно будет его выполнить.

И Гест опять начал доказывать мне, что первоначального успеха Театр иметь уже не может, и снова повторил все свои доводы: сенсации, столь дорогой американской душе, уже не будет, прелесть новизны утеряна, и так далее, и так далее.

Мы проговорили очень долго, Гест представил мне тысячи новых доказательств, счетов, вырезок, документов, и я начал с огорчением соглашаться с тем, что мы несомненно сделали ошибку, уйдя от опытного Геста и соблазнившись внешне эффектными новыми условиями.

Положение было не из легких. Что делать?

Гест говорил:

– Неужели вы думаете, что я мог бы подвести своих земляков, но в будущем вы увидите, что я был прав. Исправляйте вашу ошибку и идите на мои скромные, но реальностью продиктованные цифры!

Сомнения, колебания, тревоги и, в конце концов, еще один обед с борщом, с пирожками, но уже с новым менеджером, которому за сладким я и выложил все свои сомнения. Сначала он широко раскрыл глаза, но после пятичасового «прения сторон», почти на рассвете, согласился порвать подписанный контракт.

Вареники с вишнями были съедены, соблазнительный американский чек по принадлежности возвращен.

Честный Гест был прав: второй сезон МХТ уже не имел первоначального успеха.

Открыли «Братьями Карамазовыми», потом пошел «Доктор Штокман» с В. И. Качаловым, вместо Станиславского.

К. С. Станиславский не чувствовал себя вполне здоровым, а роль Штокмана была и трудна и сложна. Пришлось, волей неволей, передать ее Качалову. Но сделал это Станиславский с великою, видимо, болью в душе. Он искренно страдал. Каждое представление он приходил за кулисы и настороженно слушал аплодисменты, которые сопровождали окончание каждого акта. Выслушав аплодисменты и взвесив на своих актерско-аптечных весах их театральную нагрузку, Станиславский облегченно вздыхал: нагрузка явно была не та, и Качалов явно не имел того успеха, который в этой роли имел он, Станиславский…