Рамсес Великий

— Вызвать немедленно все колесницы сюда, — приказал Рамсес одному из своих офицеров, — а ты слушай мой приказ, — обратился фараон уже спокойно к командующему колесничного войска. Усилием воли Рамсесу удалось подавить в себе вспышку гнева. Он решительно, но негромко проговорил: — Построишь свои колесницы не широким фронтом, как обычно, а колонной по восемь в ряд. Ударишь вон туда. Видишь, их колесницы, выйдя из двух ворот, распались на два отряда и между ними образовалась брешь. Ударишь в неё. Когда вклинишься, дойдя почти до стены, то прикажешь колесницам развернуться. По четыре колесницы из каждого ряда должны повернуть вправо и влево. Получится две шеренги, которые ударят в тыл этим финикийцам. А дальше за вами пойдут копейщики, и тогда уж ни один финикиец не вернётся обратно под защиту своих стен. Действуй!

Когда фараон вновь обратил свой взор на поле боя, то увидел, что положение египтян ещё более осложнилось. Один из отрядов вражеских колесниц при поддержке пехоты окончательно смял египетские войска и ворвался в военный лагерь, расположенный у моря. Рамсес видел, как наглые хетты и финикийцы грузят на телеги мешки египетской пшеницы, запрягают в них буйволов и везут к городу. Другая часть проворных сидонян разметала по брёвнышку деревянную стену и подожгла её остатки.

— Пропади всё пропадом! — опять вспылил молодой владыка. — Они хотят воспользоваться нашей пшеницей. Если они её увезут, то тогда будут сидеть за своими проклятыми стенами ещё сколько угодно времени, издеваясь над нами. Оружие мне, живо. Приказываю всем моим отборным, — так фараон называл свою гвардию, состоящую в основном из шердан и сицилийцев, — ударить в тыл. Семди, передай Алесанду, чтобы ни один воз с пшеницей не достиг города! Иначе его люди не только не получат жалованья за год, а каждый третий окажется на коле ещё до захода солнца! — приказал Рамсес командующему шерданов.

Фараон быстро надел свой длинный, до колен панцирь, покрытый мелкими позолоченными металлическими пластинками, шлем, вскочил на колесницу, стоящую у подножия холма, и ринулся во главе десятка колесниц военачальников, а также скачущего сзади конвоя к военному лагерю у моря.

Безрассудно было столь малыми силами пытаться разбить большой отряд финикийцев, вторгшийся так далеко в расположение египетских войск, но Рамсес такой задачи перед собой и не ставил. Он хорошо понимал, что на короткое время своим стремительным и дерзким до сумасшествия броском отвлечёт внимание финикийцев, задержит их, а тут должны будут вступить в бой шерданы, отличные, свирепые вояки, которые отнюдь не хотят корчиться на колах, вместо того, чтобы вечерком, как обычно, поесть жареного мяса и запить его хорошим вином. Всё случилось, как рассчитывал молодой полководец. Финикийцы сначала опешили, когда им в тыл ударили колесницы во главе с самим фараоном. Они побросали мешки с зерном, повозки, волов и метнулись к стенам города. Но вскоре, увидев, что их атакует всего лишь горстка колесниц и пехоты, развернулись и обрушились на дерзких нападавших. Тут схватка для египтян стала жаркой.

Рамсесу не впервой было идти врукопашную. В прошлых походах он частенько врубался во главе своих колесниц в плотные ряды пехоты в Сирии и в Нубии, получая после боя нагоняй от своего отца, Сети Первого, который на самом деле гордился своим бесстрашным сыном, но очень боялся его потерять. Теперь Рамсес сам был главнокомандующим и сдержать его уже было некому. Он как морской вал пронёсся по финикийским рядам. Выпустив быстро на скаку все стрелы и раскидав короткие дротики, фараон всё же вынужден был остановиться, так как буквально увяз в облепивших его, как мошкара, воинах в остроконечных колпаках из кожи и войлока, покрытых зеленоватыми бронзовыми пластинками.

— Он наш, мы захватили самого фараона! — вопя от радости, финикийцы, как стая шавок, ринулись на огромного египетского слона.

Но сидоняне и хетты рано торжествовали. Прикрываемый сзади могучим Семди, который ни на шаг не отставал от своего повелителя, Рамсес, схватив огромный меч-секач в правую руку, а в левой зажав секиру, начал с таким неистовством и мастерством отбиваться от нападающих, что, потеряв с десяток людей, посечённых как колосья серпом — мечом царственного жнеца, финикийцы отступили, поражённые.

— Это на самом деле живой бог! — закричал в ужасе один из сидонян весь в пятнах крови своего товарища, которому египетский царь только что снёс голову одним взмахом своего меча.

— А ну-ка расступитесь, трусливые торгаши. Сейчас я проверю, какого цвета кровь течёт в жилах у этого бога с берегов Нила! — прорычал огромный, как гора, хетт с длинным стальным мечом в правой руке и кинжалом в левой.

Он сбросил с плеч, чтобы не мешал, длинный пурпурный плащ, говоривший о его знатности, и остался в одной кожаной рубашке, почти достающей ему до колен, обшитой железными пластинами. На голове сверкал железный остроконечный шлем, украшенный серебряными львами.