Рамсес Великий

Но там тоже уже вовсю шёл бой. Правда, воины во главе с царевичем Урхи-Тешубом бились неплохо, но когда вслед за бегущим арьергардом у них в тылу появился фараон со своей гвардией, то и они запаниковали. Как ни пытался царевич навести порядок в своих войсках, это уже было невозможно сделать. Тогда он с десятком самых преданных воинов занял оборону на верхушке скалы, которая возвышалась над ревущим, мутным потоком реки, вырывающимся из подземного плена и текущим вниз к морю.

Зная приказ фараона, царевича никто не трогал, его только теснили, намереваясь захватить живьём. Вскоре появился сам Рамсес.

— Где этот вонючий пёс? Где Урхи-Тешуб? — прокричал он громовым голосом и кинулся к вершине скалы, где были зажаты последние сопротивляющиеся хетты.

— Выходи на бой, — фараон остановился перед кучкой хеттских воинов, размахивая огромным серповидным мечом.

Царевич попытался выступить вперёд, но один из его телохранителей воскликнул:

— Да разве можно драться с этим колдуном? Его обычный меч не берёт. А вот заговорённая стрела сделает своё дело, — и быстро прицелившись, он выстрелил из лука.

В последний момент Урхи-Тешуб с криком:

— Я же запретил стрелять отравленными стрелами», — толкнул телохранителя.

Его руки дрогнули, и стрела вонзилась в плечо стоящего рядом с фараоном воина.

Раненый застонал, но остался стоять на ногах. Правда, через несколько мгновений с ним стало твориться что-то неладное. Он начал трястись, на губах появилась пена. Вскоре воин уже лежал мёртвый с почерневшим лицом под ногами фараона.

— Они хотели убить нашего властителя отравленными стрелами. Смерть им! — закричал яростно глава телохранителей свирепый Семди и ринулся вместе со своими воинами на хеттов.

В несколько мгновений их просто изрубили в куски. Царевича столкнул вниз, в несущийся с рёвом, мутный, глинистый поток, его верный телохранитель, но сам уже не успел прыгнуть, зарубленный на месте.

Рамсес видел, как царевич в блестящем железными чешуйками панцире упал в воду и исчез через мгновение в пенящемся потоке.

— Туда ему и дорога, — сказал фараон, однако уже не так уверенно и без ярости.

Он заметил, как царевич толкнул стрелявшего отравленной стрелой воина. Понять, что тот сказал по-хеттски, Рамсес не мог. Но то, что Урхи-Тешуб не хотел убивать его столь подлым способом, было ясно. Египетский властелин был человеком справедливым и чтившим неписаный кодекс воинской чести.

— Что ж, сами боги покарали его, — вздохнул фараон и повернулся, глядя на дорогу, где быстротечное сражение уже заканчивалось полным разгромом хеттского войска.

Вскоре вокруг запылали костры. Египтяне принялись готовить обед. Как всегда после боя командиры распределяли трофеи и пленных среди наиболее отличившихся воинов. Тут же у костров, на которых висели котлы с мясной похлёбкой, те, кому достались живые трофеи, раскалив докрасна большие бронзовые тавро, клеймили своих рабов, как скот, выжигая знак собственности у них на лбу. Другие осматривали захваченное оружие и прочее имущество. Нескольких пленных хеттов отвели в сторону. Они предназначались в жертву богам.

Одному хетту прямо посредине лагеря, под восторженные крики воинов сам фараон, одетый в священные жреческие одежды, раздробил ритуальной палицей голову. Затем в лагере начался пир. Пили хорошие вина, захваченные в хеттском обозе, ели сыр, хлеб, жарили баранов. Вместе с египтянами веселился старый Шарки. Он получил от фараона столько золота, что мог приобрести большое стадо овец, нанять пастухов и жить припеваючи. Гнусавый голос старика, распевающий весёлые неприличные песни по очереди на нескольких языках, раздавался до утра в узком ущелье, заросшем лесом. Громкое эхо ему подпевало.

Рамсес же беседовал с художником Хеви о будущей надписи, увековечивающей славный подвиг на Собачьей речке, с улыбкой слушая песни пастуха. Неожиданно он почувствовал себя плохо. Голос совсем пропал, он стал поминутно чихать и хлюпать носом. Голова стала горячая. Столь необычные симптомы доктора сначала приписали чьему-то колдовству, но после того как позвали весёлого старика Шарки, всё стало ясно. Его величество простудился, первый раз за всю свою жизнь. Ведь на жаркой его родине это сделать было мудрено.

— Говорил я тебе, ваше величество, — гнусавил подвыпивший, но на удивление хорошо соображающий пастух, — не надо грызть сосульки. Вот и догрызся, милый. Но ничего, мы тебя быстро поставим на ноги.