Ранее известная как Америка

Торопясь вернуться обратно из ночлежки Джареда до комендантского часа, я застрял в заторе из-за толпы людей, остановившихся посмотреть, как Кадровая служба арестовывает низкоуровневого техника по контролю качества, чьи соседи сообщили, что он чихает на работе. Он сопротивлялся (попасть в карантин было смертным приговором), и едва я свернул среди мусора в один из узких проходов, которые мы называли переулками, как услышал, что КС прикончила его двумя выстрелами в голову.

Я был совсем один. В переулках было темно, даже когда нам не отключали свет, как было в тот раз; карантинному лагерю требовалось много электричества, чтобы не пропускать воздух наружу. И вдруг у меня возникло странное чувство, будто кто-то засунул мокрый палец мне в ухо, но только по всему телу: влажное, скользкое ощущение, будто что-то тут нечисто. Присутствие постороннего.

Я обернулся и увидел ее. Она оказалась даже меньше, чем я себе представлял. Почти все ее лицо было скрыто во мраке. Насколько я мог судить, глаза не пылали красным огнем, а зубы не были заострены до демонических точек. Она выглядела как ребенок.

Разве что, когда она сделала шаг вперед, в узкий туннель света, отбрасываемого моим визором, я увидел, что ее губы были покрыты засохшей кровью.

На мгновение она просто уставилась на меня, и в этот момент весь мировой страх охватил мое тело.

Она сказала:

– Я сейчас чихну.

И тогда перед тем, как мой мозг послал приказ бежать, я застыл в темноте с черноротым ребенком; еще мгновение – и она обречет меня на смерть вместе с собой. Вот что я чувствовал, направляясь к бархатным шторам.

– Не надо. – Бернхем приподнялся на локте, пытаясь ухватиться за стул, но не дотянулся до него всего пару дюймов. Я отодвинул его подальше, и лицо президента исказила паника в сложной геометрии отчаяния. – Не ходи туда. Ты об этом пожалеешь, клянусь Богом, ты пожалеешь…

Но было слишком поздно. Я наконец добрался до штор и обнаружил, что узкая щель между ними почти приподнялась, чтобы встретиться с моими пальцами, будто все это время только этого и ждала.

Я сделал глубокий вдох. Мне представилось, что вместе со мной вздохнула сотня скрытых динамиков.

Затем я прошел через шторы.

50

В наше время людям удалось создать умные вирусы и модифицированных слепых креветок, чтобы фильтровать химические отложения в Чезапикском заливе. Людям удалось заставить комаров доставлять вакцины с каждым укусом, научить роботов уделывать вас в шахматы в любой день недели. Чего людям пока не удалось сделать, так это научиться создавать вещи, которые бы приносили нам всем бабло.

(из «Путеводителя афериста по Территориям Экс-США»)

В реальной жизни гигантский мозг оказался мозгом вполне нормальных размеров.

Но, будучи подключенным к расщепленному позвоночнику тысячью тонких, как нити, проводов, плавая в амниотической мгле, в аквариуме, который удваивал мое отражение на своей поверхности, и, возвышаясь, словно покалеченное солнце, над благоговеющим городом из серверов, жестких дисков, командных модулей, как новейших, так и устаревших, он казался в три, даже в четыре раза больше обычного.

Не знаю, сколько я там простоял. Оказывается, время летит незаметно, когда гигантский бестелесный мозг у тебя на глазах пульсирует от мыслей сквозь сотни тысяч соединительных кабелей и богатый питательными веществами раствор цвета концентрированной мочи.

В конечном счете я не смог придумать ничего лучше, чем просто спросить:

– Что это за херня?

Мозг загорелся неоновым светом, что бывает у светлячков-мутантов, которые буквально взрываются при виде мухобойки.

– Я бы пожал тебе руку, но… – Ей-богу, если мозги вообще умели пожимать плечами, то этот точно умел.

Преобразование электрохимических импульсов в машинный код, а затем в человеческий голос не обошлось без алгоритмической подстройки: голос, который звучал сейчас, был наполнен скрипучим акцентом Старого Нью-Йорка, жесткого места, где большие деньги крутились в очень грязных руках.

И я это знал.

– Бернхем, – догадался я. Через долю секунды я был уверен: это массивное глобулярное скопление нейронов и было Марком К. Бернхемом, который все это время был жив – или наполовину жив, в зависимости от того, как на это посмотреть.

– Извини за Коуэлла, – был его ответ. Я наблюдал за тем, как мозг обдумывает нужные слова за долю секунды до того, как я их услышу: пиротехнические, разноцветные фейерверки различной нейронной активности. – Но, по понятным причинам, я предпочитаю оставаться за кадром. Всего несколько человек на всей базе знают, что Коуэлл погиб во время беспорядков.

– Значит, ты изображаешь Коуэлла уже полвека? – спросил я.