Ранее известная как Америка

– Я его не изображаю. Это тяжелая грязная работа – управлять предприятиями Кранч Юнайтед с военной базы НДС. – Когда он разозлился, акцент усилился.

У меня голова пошла кругом от всего этого безумия.

– Но твой сын… – начал я и замолчал, когда Марк Дж. Бернхем начал кричать.

– Я убью тебя! – Он возился с занавесками, продираясь сквозь неразбериху ткани и волоча за собой омертвелые ноги, точно мусорный след. – Я убью тебя, если ты прикоснешься хотя бы к одному из этих мониторов…

– Все в порядке, зайчик. Перестань так визжать. Он не может мне навредить. Ты же знаешь.

Наконец-то я понял.

– А ты – Уитни Хеллер, – сказал я той разъяренной корчащейся массе, которая ползла в мою сторону.

Выражение неприкрытого женского отвращения взирало на меня с лица Марка Дж. Бернхема. Она ничего не сказала – просто сплюнула, а ее большой плевок угодил прямо мне на ботинок. Теперь мне стало ясно, зачем она носила все эти цацки. Ходили слухи, что она спустила половину Казны на свои личные расходы.

– Ты должен простить ей эти вспышки гнева. Она настоящая бунтарка и всегда такой была.

Бестелесный мозг и его любовница-сын: офигенская история любви.

– Почему Хеллер получила тело, а ты застрял в этом аквариуме?

– Очевидно, что это не входило в наш первоначальный замысел, – сказал он. Уже существовала простая процедура обмена телами, а я, как идиот, о ней и не знал. – Я должен был поменяться мозгами со своим сыном – не то чтобы он делал кому-то какие-то одолжения, – а Уитни собиралась переместиться в тело милого маленького сержантика с замечательной структурой костной ткани.

– Я специально ее выбрала, – надулась Уитни.

– Но мы не рассчитывали ни на землетрясение на линии разлома, ни на путч, который начался в тот момент, когда половину базы «Лагуна-Хонда» смыло в море. Коуэлл был занят в операционной. Он проделал все сложные операции, все рутинные процедуры, но оставил свою команду отвечать за размещение, а сам пошел помогать сортировать пострадавших. К сожалению, главный хирург Коуэлла был убит в первой контратаке, оставив мозг Уитни в руках нескольких интернов.

– Идиоты, – фыркнула Уитни.

Мозг Бернхема сочувственно пульсировал синим.

– Произошла путаница, – продолжал он. – Коуэлл был убит прежде, чем обнаружил свою ошибку. На самом деле тут нет ничего политического. У того парня были серьезные проблемы, он много лет конфликтовал с Коуэллом. Верил, что его обошли с повышением по службе. Обычное дело.

– Должно быть, это стало непростым путешествием, – сказал я. – Был президентом Соединенных Штатов, а стал обитателем аквариума.

– Это правда. Стоит только привыкнуть к тому, что у тебя есть тело, и тогда трудно просто взять и все это бросить. – Треск электрической активности превратился в смех. – Но какой смысл в обладании всего одним телом, когда можно заполучить миллионы?

Как всегда говорила моя мама: уступи богатому кексу дюйм, и он пристрелит тебя, просто чтобы забрать у тебя линейку.

Возможно, большой плавающий мозг Бернхема знал, о чем я думаю, – каналы с обзором на 360 градусов, которые транслировались прямо в его зрительную кору, вероятно, отлично справлялись с чтением по моему лицу.

– Видишь ли, Траки, вся эта история сводится вот к чему. В мире не так уж много проблем – есть всего лишь одна серьезная проблема. Слишком много людей, и на всех всего не хватает. Не хватает еды, не хватает нефти, не хватает земли. Невозможно сделать так, чтобы всего всем хватало. Единственная проблема состояла в том, что мы купились на ложь, будто каждый заслуживает своей честной доли.

Это было так забавно: то, как он говорил, то, как статика его мозга текла через жидкий бульон с питательными веществами, поддерживающими его жизнедеятельность, будто далекие разряды молнии пронизывали небо, темное от облачного покрова, – нечто гипнотическое, как будто слышишь чей-то закадровый голос в конце времен.

– В природе самые слабые животные голодают. Самые сильные выживают. Все просто. В конце концов, мы просто животные. Пора восстановить некий естественный порядок вещей. Некоторым людям придется умереть. Даже миллионам людей. А миллионы других должны будут служить. Но лев и его львица будут жить. Они будут жить вечно.

Голос Бернхема звучал будто издалека. Я потерял след своего тела. Я парил над комнатой. Парил под потолком, набирая скорость, перелетая через крышу и наблюдая, как комплекс под моими ногами становится не чем иным, как скоплением форм и геометрических фигур; я парил над Сан-Франциско.