Раненая ласточка

И все‑таки душа у Сайбуна была неспокойна. Он глядел на будильник, и ему казалось, что даже в облике часов есть изменения. Какие? Трудно сказать, но есть.

Вдруг мама что‑то заметит? Сайбун походил по комнате, потом взял старый мамин платок и накинул его на будильник.

В прихожей раздались знакомые шаги. «Мама пришла!» — понял Сайбун. В мгновение ока он вытащил учебник, сел за стол и сделал вид, что читает.

Мама сразу не вошла. Она остановилась в прихожей и не окликала Сайбуна. Было слышно, как тяжело и прерывисто она дышит. Отдышавшись, она ступила на порог. Сайбун мельком взглянул на нее и сразу же заметил, что лицо у мамы бледное‑бледное, словно в мелу.

— Мам, у тебя опять сердце? — вырвалось у Сайбуна. Он привстал, готовый кинуться за лекарством.

— Ничего, ничего, пройдет, — тихо сказала мама. Она постояла с минуту у притолоки двери, лицо ее порозовело, и в глазах уже не было боли. — А ты поел, сынок?

— Нет.

— Так я и знала! — заволновалась Хадижа‑Ханум. — Вот и оставь тебя одного! Я с сестрой и поговорить‑то не успела как следует. Посидела часик и сказала: «Сайбуну скоро в школу идти. Пойду накормлю его. Сам‑то и не поест…» И ведь права была! Сейчас подогрею тебе суп и баранину с картошкой, поешь перед школой, сынок…

— Я сам подогрею. — Сайбун захлопнул учебник и сунул его в портфель. — У меня еще есть время.

Хадижа‑Ханум сняла пальто, привычным взглядом скользнула по комнате.

«Сейчас спросит про будильник! — испуганно подумал Сайбун. — Ведь его не видно под платком. Не надо было мне закрывать часы!»

Чтобы отвлечь мать, Сайбун спросил:

— А у тебя теперь сердце не болит?

— Полегчало… — Хадижа‑Ханум с нежностью посмотрела на сына. — Как ты обо мне заботишься, солнышко мое! Спасибо тебе! — Она шагнула к Сайбуну и ласково обняла его. — Счастливая я мать — такого сына ни в одном даргинском ауле не сыщешь!

— Так мы же не в ауле живем, — сказал Сайбун.

Он чувствовал себя неловко от этой материнской ласки, от похвалы, которой, верно, не заслуживал.

Надо сказать, что с недавних пор он вообще стеснялся, когда мать ласкала его или называла «солнышко». Вырос он, стал мужчиной, а мать вроде бы и не замечает этого, по‑прежнему считает его малышом.

Не желая обидеть мать, он не отстранялся от нее. А она глядела на сына преданно и нежно, и глаза ее выдавали ту великую любовь, которая наполняла ее целиком, не оставляя места ни для кого другого.

— Надо идти, а то опоздаю в школу, — заторопился Сайбун.

Он не глядел на мать. Не мог глядеть. Не ласкай она его, не хвали, он бы отмахнулся от этой истории с будильником. А сейчас исчезнувшие было угрызения совести нахлынули вновь. Да хватит ли у него смелости и твердости свалить всю вину за испорченные часы на кошку?

Был момент — мать стояла еще в прихожей, — когда Сайбун решил во всем признаться. Ведь всего‑то пять слов и надо сказать: «Мама, я хотел починить часы, но у меня ничего не получилось». И мама бы простила. Но эта мысль сверкнула, словно молния, и тут же погасла, ушла. А сейчас признание казалось уже ненужным, поздним. Сейчас остался лишь один выход: свалить все на кого‑нибудь другого — на мастеров, к которым обращалась мать, на кошку. Пусть уличают, пусть ругают как хотят, он будет стоять на своем.

Мать отпустила Сайбуна. Она отправилась на кухню, и скоро в комнату проник приятный запах жареного мяса.

Прислушиваясь к шагам матери на кухне, Сайбун тревожно посматривал на будильник, прикрытый платком. Он встал, освободил часы от платка. Не нужен этот платок, он только внимание к будильнику привлекает. И вообще зря Сайбун тревожится: как раньше часы не ходили, так и теперь не ходят. Ничего ведь не изменилось! И у матери нет повода сию минуту касаться этого дела!

Сайбун наскоро пообедал, собрал книги и тетради и, сказав Хадиже‑Ханум «до свидания», побежал в школу.

Первые два урока прошли спокойно. Сайбуна не вызвали. И это было счастьем, потому что, занявшись будильником, он так и не сделал ни одного домашнего задания.

«Все обойдется», — решил Сайбун, и это успокоило его.

Третьим уроком была геометрия. Учитель математики, Махмуд Мирзоевич, как всегда, неторопливо полистал классный журнал, сделал в нем несколько пометок. Потом поднял голову и обвел внимательным взглядом учеников.

— Ну, кто посмелее, прошу к доске…

Сайбун тотчас же поднял руку. Так обычно поступали те, кто отлично знал урок или совсем не знал его. В этом была своя хитрость. Если слабые ученики поднимают руку, значит, на сей раз они готовы к ответу. А Махмуду Мирзоевичу, мол, нужно поймать тех, кто не готов…

У Сайбуна уже были две отметки по геометрии — тройка и четверка. Но несмотря на это, он решил обезопасить себя. Руку он поднял механически, будто заведенный. Поднял и тут же захотел опустить ее. В конце концов, хватит хитрить! Надоело! И с будильником схитрил, и теперь хитрит…

Однако менять решение было уже поздно.

Махмуд Мирзоевич как раз остановил свой взгляд на Сайбуне, и тот, не выдержав этого взгляда, опустил глаза.

«Все! — пронеслось в голове. — Сейчас вызовет!»