Раненый город

— Не знаю. Могу думать только, что из-за нашей любимой доктрины общевойскового боя. В расчете на то, что воевать придется только в большой войне, где заранее все расписано и организовано. Бежит солдат с автоматом, а рядом пулеметы и пушки с минометами, да поспешают могучие танки! Сверху авиация летит, как на парад, бомбы кидать. Делать ну просто ничего не остается, кроме как отстреливать сумасшедших врагов, кто из окопов выскочит от всего этого в ужасе. Только туфта все это. Совсем другой оказалась моя война. Нормальной организации боя я не видел. Она проваливается. Поддержки нет. И в гробу солдат. А ему домой, к семье надо. Жить хочется! И на жизнь эту всем тем, кто сидит выше комбата, плевать! Ничему наши командующие за много лет не научились… Знали, что национализм — это непримиримый враг, что националисты ударят. Но вместо того, чтобы к этому готовиться, русские генералы и тираспольские полковники нас успокаивали. Рассказывали, как они уже со всеми договорились. Офицеров, таких как Костенко, кто тревогу бил, судить грозились. А потом — здравствуйте, я ваша тетя! У румын артиллерия и минометы на высотах, БТРы и БМП на всех дорогах, а нам суют в руки пукалки: нате вам автоматы, что весят меньше… Сами же — задний ход. За провал обороны никто не в ответе! Все пали за Родину! Слава героям! А хитрые п…расы живы и довольны. Мотай на ус, воин!

— Ну ты намалевал картину! — от такого попрания авторитетов удивленный миротворец переходит на ты.

— Картину?! А что, думаешь, в твоей российской армии не может случиться то, что произошло с нами? Я тебе не про живопись, а про жизнь и смерть… Ты ведь по городу ходил? Не заметил случайно, что приднестровские позиции разбиты намного сильнее румынских? Так спроси себя, какой ценой их удерживали и удержали? Чем за это, пока политики за рекой шушукались и каждый «лишний» ствол дать боялись, плачено?!

— Чего злитесь, я же не обидеть вас хотел, лейтенант!

— Я не злюсь. Я хочу, чтобы ты понял и прозрел сейчас. И увидел, как все здесь оказалось похоже на Отечественную войну. Когда у нас все было и все не там, где надо. Когда те, кто мог командовать, сидели в тюрьме, а кто не мог — командовали. Не надо прозревать потом, кровью в своих глазах и дырами в своей шкуре! Не для того нас с тобой рожали матери. Поэтому техника, полностью готовая к бою, должна быть на месте, в частях, а не в кармане у генералов, которые все раздумывают, применять ее или не применять. При таком подходе она гибнет не в бою, а на складах! Эта техника должна отвечать конкретным условиям боя и вооружению противника, а не выдуманной потребности тащить на солдатской заднице на полкило веса меньше! Захочешь жить, слона на горбу потащишь! А отвечать за то, куда и когда из нее стрелять, должен серый и небритый пехотный майор, а то и сержант. Вздорно думать, что они хуже и глупее генерал-майора, потому что сидят на передовой, а не в уютных штабах! И, самое главное, обманывать и зря успокаивать всех не надо. Нельзя казнить офицеров, которые в силу своего долга возражают и говорят об опасностях и ошибках. А иначе каждый раз будет, как здесь и как пятьдесят лет назад, когда немцы взводом пехоты и одной-двумя грамотно расположенными пушками уничтожали целые советские батальоны, а генералы по телефону бесновались: как же так, вас была тысяча человек с рогатками, а вы не справились с одним взводом с пушкой! Элементарной перестрелкой не в силах командовать, а под свои вселенские теории уже оружие подгоняют. Мы тебя облагодетельствовали, солдат! Теперь у тебя не просто рогатка, а с больно стукающим облегченным камнем!

Молчат.

— Из вас кто-нибудь потом в военное училище собирается?

Отвечают что да, конечно.