Раненый город

Тятя с Кацапом опять крепко выпили. Хотя ведут себя тихо, эти их ежевечерние выпивки начали сильно надоедать. Деградация. Нашли повод — затянувшиеся поминки. Лучше бы вместе со мной сходили. Пресечь это больше не удается. Я им давно не командир. Допустим, можно учинить скандал и даже прогнать, но тогда остатки отношений будут испорчены, а они напьются, как свиньи, на стороне. Мы с Игорьком, по общему уговору, сторонимся ежедневных возлияний. Пока они доквашивают последние капли в своем углу под настольной лампой, которую раздобыли специально, чтобы нам не мешать, лежу на кровати, перечитываю свой справочник. Зеленоватый свет абажура успокаивает, помогает пропускать меж ушей пьяное бормотание. Гуляют по потолку тени. Вдруг раздается стук, яркий свет на долю секунды падает на книжку в руках и гаснет. Это Кацап зацепил рукой лампу и она упала. Алкоголики устанавливают лампу обратно, но она не горит. Электролампочка приказала долго жить. Федя выкручивает стеклянную колбу и, чтобы далеко не ходить, выбрасывает прямо в открытое окно. Внизу раздается звучный хлопок.

— А-а-ааа!!!

— Твою мать… — бубнит из угла пораженный эффектом Тятя.

По башке, что ли, кому-то влепило? Вместе с Игорем подскакиваем к окну и всматриваемся. Поодаль от фонаря, на границе света и тьмы, обхватив тоненькое деревце, качается фигура.

— Пацаны, что это было?!

Узнаю пьяный голос Звонцева.

— А что такое?

— Сижу себе, кемарю, только глаз приоткрыл, летит сверху штука с рогами и как взорвется!

Вот балбес! Что за рога ему привиделись?

— Неужто мина?

— Совсем обалдел, Павлик! Пить меньше надо! — выкрикивает незадачливому оперу Игорь. — Следующая станция — Белкино!

— Как, совсем не было ничего?! — сомневается одуревший опер.

— Было! — отвечаю. — Новый кацапский миномет с глушителем! Как раз испытывали.

— А что, есть такой?!

— Иди спать, Звонцев! Нечего сидеть под окнами. Еще и не то выбросить, даже нарыгать тебе на башку могут!

Задернув штору, отходим. Кацап, не принимавший участия в утешении морально пострадавшего Звонцева, пыхтя, корпит над столом, не может никак вкрутить новую лампочку.

— Черт! Не вкручивается никак! И плафон болтается!

— Дай сюда, техник! навязывает ему свою помощь Игорек.

Возятся вдвоем.

— Ну ты и деятель! Лампочку вместе с половиной патрона и держалкой выбросил!

Меня разбирает смех. Вот почему в полете у этой паршивой лампочки были рога, так напугавшие Звонцева, который сдуру вообразил, что видит падающую мину. Продолжается словесная перепалка. Смеюсь в стену. Уловив юмор ситуации, со своей кровати начинает похрюкивать Тятя.

— Ну ты и дал, Кацап! Одна извилина у тебя в мозгу, и та от фуражки!

— Нет у вас никаких извилин! Оба вы из Плоского, и мозги у вас, алкашей, тоже плоские — вообще без извилин!

— Да пошел ты… Незадача тут. А ты гонишь… Эдик, ты ж себе тоже лампу настольную недавно на рынке взял? Здесь она? Одолжи!

— Вспомнили! И ее вам дай разбить! Увез я ту лампу и другое барахло свое… Еще когда за печатной машинкой ездил…

106

В конце сентября произошло наконец серьезное чепэ. И совсем другого рода, нежели конфликт между милицией и полицией, которого поначалу так стереглись. Все произошло парадоксальнее и банальней. Совместный молдавско-приднестровский наряд по изолятору временного содержания ночью за взятку выпустил задержанного, подозреваемого в убийстве. Милиционер и полицейский договорились и поделили предложенное вознаграждение между собой. Когда это вскрылось, участи каждого из сообщников, опозоривших честь своего мундира перед бывшими врагами, было не позавидовать. Причем молдавская полиция разбиралась со своим злодеем более жестко, чем приднестровцы. Но после ареста и удаления из города виновных скандал быстро был спущен на тормозах. Даже этот из ряда вон выходящий случай не поставил на повестку дня замену одуревшего и быстро идущего вразнос приднестровского контингента.

Нормально работать невозможно. У меня в производстве шестьдесят два уголовных дела. У Тяти — пятьдесят девять. Неужели кто-то еще думает, что мы можем и будем их расследовать? Просто руки перед этой грудой бумаг опускаются. Желание выявить все мародерские подвиги кишиневских вояк давно прошло. Слишком частые суточные дежурства с выездами больше не приносят новизны, и от них накапливается усталость. В ГОПе, из комнаты, используемой в качестве подсобки для хранения вещественных доказательств, разные ходоки потихоньку растаскивают из изъятых мною при обыске мешков лимонную кислоту. Кто домой на закрутки, кто с ее помощью совершенствует вливаемый по утрам в пересохшее горло рассол. Лимонная кислота везде сейчас почему-то жутко дорогая. Как-то раз в магазине увидел и поразился. Пусть тащат. Наплевать.