Раннее утро. Его звали Бой

— Поедем в казино. Скажи «Бой».

— Бой, — говорю я.

Он достает из кармана платок, смачивает его слюной и вытирает мне лицо. Когда он хочет быть нежным, он умеет им быть. Он приглаживает мне волосы, я встаю, ой, как же болят ноги! Иду, а он вытирает свое лицо, и платок становится грязным от крови. Он опять улыбается, как будто чем-то доволен:

— Досталось же мне от тебя, Сюзон!

Он берет меня за руку, мы идем по лугу, переходим кювет, вот мы и на дороге; у «бэби-спорт» включены фары, дверцы открыты, может быть, нас кто-нибудь видел. Подбираю туфли, обуваюсь, левую пятку жжет. За зеленым занавесом деревьев лает собака. Нас видели, и как мы бежали в полумраке, и как мы дрались, и все остальное, право, мне нечем гордиться. Надо же, лента с прически уцелела, зацепилась случайно за платье. Повязываю ею волосы, ой, как же болят руки! А его рубашка — ну и ну! Надо же, я его и по носу стукнула, даже шишка появилась, это он теперь Горбоносый. Он заводит «бэби-спорт». И мы едем, я уже больше не могу: сегодняшний день длится бесконечно, как десять других. А что еще впереди? И как я выпутаюсь из всего этого? Ох, не просто это будет! Узкая дорога посреди полей и лугов превращается в широкую. Машины рычат, встречные фары слепят. В лицо дует ветер, а в голове — сплошная чехарда. У меня перед глазами картина гигантской свадьбы, где все перемешались: мадам Малегасс и мсье Аррамбюрю, мама, мадам Макс, Элиза, мои маленькие братья, Мария Сантюк, мой дядя, девчата из мастерской, Деде Клюк, младшие дочки мадам Макс, Хильдегарда. Мсье Бой со смехом говорит:

— А знаешь, вот уж кто будет доволен, так это Креветка!

Надо же, мы одновременно о ней подумали. Хоть глаза у нее и одинакового цвета, палец ей в рот не клади.

— Хильдегарда?! — воскликнула я.

— Она — моя подружка, она — наша общая подруга.

— Да уж…

— Мы будем ее все время приглашать к нам, хочешь?

Хочу ли я? К нам? А чего я хочу, о, чего же я хочу? Он сейчас опять веселый. Можно подумать, он все позабыл. Сейчас он такой, каким приехал из Америки, уже не думает о бедной Мисс, которая умирает в больнице, рассказывает, как провел день с Хильдегардой, как они угнали яхту, как удрали от остальных, от Долли и ее семьи. Он говорит: у нас с тобой будет яхта получше, чем у них со всеми их флагами. А я и не знала, что 15 августа тоже вывешивают флаги, я думала — только 14 июля. Ну что ж, мне все равно, я люблю флаги, они создают праздничное настроение, и к тому же за весь вечер — это его первые разумные слова. Яхта, а на ней мы, и с нами Хильдегарда. И никакой смены блюд, ни первого, ни второго, ни десерта. Не надо таскать подносы, гладить белье, мыть посуду. Нет ни часа, когда надо вставать, ни вообще времени. Вокруг — только море, а над нами — небо. Когда хотим, останавливаемся. Бросаем якорь, купаемся, плаваем, я плаваю, чего еще мне надо? Я кричу:

— И еще поедем на озеро Леон и на речку Юше!

— Клянусь!

Ни справа, ни слева деревьев больше нет, что я вижу? Скалы, пляж, море. Какое оно прекрасное, море, усталость как рукой сняло, не хочется возвращаться, дорога петляет, мне не страшно, голова кружится все сильнее, я опять вижу свадьбу, на этот раз на яхте. Хозяйка, мсье Аррамбюрю, мама, Мария Сантюк, Элиза, Хильдегарда и все остальные, как же их много! А у меня два мужа, и мы все втроем плывем на одной яхте, с поверхности Юше поднимаются в небо синие птицы, моя фата развевается, как флаг, вот это праздник. Пьер говорит: ты ничего не имеешь против рыбы? Мсье Бой говорит: пойдем в казино. Пьер говорит: мадам Пьер Аррамбюрю, мсье Бой говорит: ты моя госпожа. Ой, эти фары, они такие желтые, прямо как глаз Элизы, но зато море такое прекрасное, прекрасное море, море, море…

Ноябрь 1939 года

Мария Сантюк