Раннее утро. Его звали Бой

Та ночь, 15 августа, была ужасно душной; около пяти часов утра на дачу заявились жандармы, стали трезвонить, стучать в дверь, да так громко; Иветта встала, открыла, хозяйка вышла из спальни, непричесанная, сразу догадалась, схватилась за сердце, как будто его пронзила пуля, и Хильдегарда выскочила в ночной рубашке и сразу стала кричать: нет, нет, нет, не дядя Бой, только не дядя Бой! О, эти крики ребенка, так всю жизнь они и будут звенеть у меня в голове. Госпожа Жаки хотела ударить ее по щеке, но я перехватила ее руку, а потом с ней самой случилась истерика, она вся затряслась, и пена изо рта пошла: братик мой, мой маленький братик! А потом возвращение госпожи Макс, рыдания на вокзале в Байонне; люди на нас смотрели, собралась толпа, госпожа и господин Макс стояли неподвижно, вцепившись друг в друга, и Хильдегарда опять стала кричать: не дядя Бой, только не дядя Бой, а госпожа Макс прижимала ее к себе и умоляла: ну доченька, не надо, молчи, молчи, смотри, зеваки нас разглядывают и думают, что же такое с этой девочкой, думают, может, ее побили. Госпожа Макс захотела, чтобы я сопровождала ее в морг для опознания трупа; какое тяжкое испытание: наш мальчик, наш красавец лежал, скорчившись, завернутый в простыню, как кролик в тряпочке; он был весь переломан, хотя видны были всего две царапины: у рта и на подбородке, а досталось все спине и черепу. Потом мы пошли к Сюзон, она лежала в той же больнице, что и Мисс, этажом ниже. Голова и руки забинтованы, нога подвязана к какой-то штуковине, взгляд затуманенный, но живая. Живая. И я еще подумала тогда: одним с самого начала уготована смерть, другим — жизнь. Господь Бог так разделил эти две породы людей, и надо покориться, даже если чего-то не понимаешь. Через два дня вытащили голубой автомобиль, весь покореженный, без одной дверцы, но хозяйка захотела сохранить машину, ее перевезли сюда и поставили в сарай.

Надо же, позади детей я вижу сестру Мари-Серафину из мурлосской мастерской, интересно, что она тут, в Собиньяке, делает? Если бы время позволило, я подошла бы после церемонии поговорить, может, она рассказала бы что-нибудь о Сюзон, а то никаких вестей от нее не получала после новогодней открытки, в которой, собственно, почти ничего и не было. Через неделю после несчастного случая я сидела у нее одна, Сюзон взяла меня за руку и сказала:

— Я спаслась только благодаря ему, благодаря мсье Бою.

— Да? Как же это так, Сюзон?

— Он научил меня плавать. Даже со сломанной рукой и ногой я смогла поплыть, это благодаря ему, я этого никогда не забуду.

— Что ж, правильно.

Она молча посмотрела на меня из-под марлевой повязки своими огромными глазами, а потом сказала тихим, но твердым голосом:

— Я больше не хочу Пьера, Мария Сантюк.

— Но почему же, милая?

— Больше не хочу, и все. И вообще никого не хочу, останусь старой девой, как вы, так мне будет спокойней.

— Но Пьер-то будет страдать. Хочешь, чтобы он стал несчастным?

— А я? Какая я сейчас? Какие мы все? Идите, Мария, скажите ему, идите.

— Я? Почему я, это же не мне…

— Нет, нет, вам, как раз вам, идите к нему.

Спорить с ней я не могла. Я-то думала, что было бы хорошо ей выйти за Пьера. Было бы хорошо и для нее, и для мсье Боя. Я, конечно, знала, что было у нее с мсье Боем. Дело молодое, кому это вредило. Вот если бы эта любовь затянулась, то могло бы все плохо кончиться: ведь мы помним, чем у покойного хозяина это обернулось, у бедняги. Я поговорила с Пьером, передала ему слова Сюзон, он очень переживал, но выслушал с достоинством и мужественно. Я буду ждать ее, мадам Мария, сказал он, сколько надо, столько и буду ждать мою Сюзон. А вот сестра его Элиза, эта гордячка с разноцветными глазами, стала искать ссоры. Мало, говорит она мне, мало им было переломать бедной Сюзон руки и ноги, так теперь они хотят поломать ей судьбу.

— Кто это они? — сурово спросила я.

Ишь ты, какая недобрая душа! Нет, с такой золовкой Сюзон бы не ужилась, руку даю на отсечение, она ведь не любит, чтобы ею командовали, чтобы ей навязывали то, что ей не по душе. С прошлого года она работает вышивальщицей в Даксе на магазин «Кампанье и сын»; это хороший магазин возле Горячего Источника, белье их ценится, и, говорят, хозяйка очень довольна Сюзон. А здесь остались Иветта да я, только мы и вспоминаем ее. Да еще Хильдегарда, когда приходит ко мне на кухню, но такое теперь случается редко. Девочка стала замкнутой, а ведь такая веселенькая была до несчастья, такая живая. Разве можно сравнить ее с Жизелью и Надей? Вон они стоят, такие миленькие, такие задумчивые, рядом со своей мамочкой. Хильдегарда стала суровой, уж не ластится, как прежде. Давеча госпожа Макс сказала мне:

— Хильдегарда меня огорчает, Мария Сантюк, она напоминает мадам Жаки, когда ее бросил первый жених.

— Мадам права, — сказала я.