Ранняя осень. Повести и этюды о природе

— Куда это вы? — удивился я, поворачивая моторку к берегу. — Позади туча ползет. Вот-вот нас накроет ливень.

— Васю надо наведать, — сказал дядя. — Поставишь лодку на прикол, мотор брезентом накрой. А бак с бензином в будку снеси.

Спрыгнув на косу, он крупно зашагал в сторону полого поднимавшегося в гору берега.

«Неужели этот слизняк Вася-блажной… неужели он выложит дяде свой подлый домысел?» — с тревогой думал я, беспокоясь, конечно, не за себя, беспокоясь за Наташу. Сам же я ничего не боялся.

* * *

Ужинали мы с Наташей одни. Дядя объявился на Крутели лишь утром после дикой, с громом и молниями, грозы, бушевавшей над землей всю ночь.

А днем, когда я колол в сарае дрова, в калитку набатно застучали.

— Кого принесло? — скрипуче прокричал дядя, выйдя из коровника.

В калитку заботали еще настойчивее, еще требовательнее.

Зачем-то набросив на плечи дегтярно-черный, промокший насквозь плащ, промокший, видимо, ночью, дядя ни шатко, ни валко зашагал к воротам, обходя лужи.

Нокс рвался с цепи, то и дело поднимаясь на дыбы. Ошейник, врезаясь ему в горло, душил его, и кобель, злобно хрипя, пускал слюну.

— Цыц! Цыц, сучье вымя! — заорал дядя и, схватив с земли палку, огрел Нокса по спине.

Обиженно скуля, кобель скрылся в своей конуре. Дядя закрыл за ним дверку на вертушок и лишь после этого отпер калитку.

Во двор вошел широкоплечий детина с курчавой русой бородкой. Не здороваясь, строго сказал:

— Что же вы, Сычков, дружка своего бросили на верную гибель?

И посмотрел дяде в глаза. Посмотрел жестко, презрительно.

— Какого дружка? — не сразу проговорил дядя, оглядываясь на расхлестнувшуюся с визгом сенную дверь. На крыльце замерла настороженно Наташа.

— Василия Анчарова, — продолжал устало инспектор. — Вынимал поутру запретную снасть, зацепился за крючок. Ну, и вместе с пойманным осетром ушел на дно.

Заметно бледнея, дядя пробормотал:

— А я… при чем тут я?

— Вы вместе с Анчаровым занимались браконьерством. И снасть эту ставили вдвоем… одному с ней не управиться.

Приходя постепенно в себя, дядя вскинул голову, точно норовистый мерин, готовый вот-вот взвиться на дыбы. И вызывающе громко сказал:

— А ты поймал меня? У тебя есть доказательства?

Бородач пожал плечами.

— К сожалению, не удалось ни разу накрыть вас с Анчаровым.

— Анчаров, может, и баловался недозволенным ловом… с него и спрашивай. И в друзья мне его не суй.

— Д-да, жестокий вы человек, Сычков, — инспектор покачал головой. — Думал: хоть похороны возьмете на себя. — Кашлянув в кулак, прибавил: — Предупреждаю, попадетесь — милости не ждите!

И направился к воротам.

Заперев на засов калитку, дядя обернулся к нам с Наташей. Пробубнил ядовито:

— Носит всяких! Я ведь в суд могу подать. За оскорбление невинной личности!

Покрутил головой и с досадой добавил себе под нос:

— Чего жаль, так это сети… Сети-то мои были у губошлепа Васьки. Новые совсем!

* * *

На другой день, когда Прохор Силантьич зачем-то ушел в Дворики, я собрался уезжать домой. Да только Наташа, завидев рюкзак, вцепилась в него и с силой вырвала из моих рук.

— Не оставляй сейчас меня, братик! — взмолилась Наташа, нежно поводя рукой по моему плечу. — Как я тут без тебя?.. Я с ума сойду.

Наташа заплакала.

— Ну, поедем со мной, Наташа! — горячо заговорил я. — Поедем! Уверяю, не пропадешь! У нас дома тебе будет хорошо. А на работу… на работу пара пустяков…

Улыбаясь сквозь слезы, Наташа прикрыла ладошкой мои губы.

— Помолчи.

И поцеловала меня в щеку.

* * *

Нынче мне не давала покоя мышь. Она скребла и скребла где-то неподалеку от моей постели. Запустил в нее ботинком. Не помогло. Запустил вторым, а мышке хоть бы что! Знай себе шуршит сеном. Разыскивая ботинки, я случайно обнаружил под пластом сена маленькую книжечку в черном переплете.

Книженция оказалась весьма и весьма старой, выпущенной в свет в 1827 году. Это был сборник шарад. Собиратель шарад писал: