Ранняя осень. Повести и этюды о природе

«Для меня мои Жигули ничуть не хуже, чем Кавказские или какие-то там другие знаменитые горы… Они ближе, дороже моему сердцу», — сказал сам себе Артем, в какой-то миг охватывая жадным взглядом громоздившиеся перед ним горы: позлащенные, нестерпимо сверкающие шапки, мягкой, сиреневой окраски пологие склоны, местами запятнанные зеленью ощетинившегося сосняка… И снова снежные — то серебристые, то ядовито-купоросные — камилавки, пунцовеющие гранитные утесы, нависшие над пропастями, сизые, в смутной дали, как загадочные видения, курганы…

— Ой, а где же вороны? Я что-то их не вижу! — с прерывистым вздохом проговорила девушка.

Артем промолчал. Уж и ему застила глаза прозрачная, бегучая слеза и вместо двух черных точек в лазурной, как бы оплывающей, выси мерещились четыре точки, а все не хотелось опускать вниз взгляда.

Вытирая варежкой повлажневшие ресницы, девушка сказала:

— А мне уж пора…

Потупившись, добавила:

— С вами так интересно. Вы лесник?

— Вроде этого.

— А если я еще как-нибудь забреду… сюда, на вашу колдовскую поляну? Можно?

Артем кивнул. И вынул из кармана чуть помятый конверт.

— Не откажите, пожалуйста, опустите… Вам так и так мимо почты идти.

— Давайте! — охотно согласилась девушка. Артемов пакет она сунула за пазуху. Взмахнула палками, поднимая невесомые искры, сейчас уже не пронзительно-синие, а необыкновенно светлые, налившиеся живительной теплотой, и легко понеслась вниз под горку. Немного погодя оглянулась, прокричала:

— До свидания, волшебник!

«Экая резвая!» — отметил про себя Артем. Он и сам любил лыжи: мальчишкой, бывало, каждую зиму с завидной неустрашимостью штурмовал все окрестные взгорья. Вздохнув, он поднял над головой руку. И еще подумал: «Ну как же ты, калека, без своего подожка до избы теперь дотопаешь?»

Глава четвертая

Из столовой Степка заявилась нежданно-негаданно. Заявилась она засветло, когда уходившее за горы солнце опалило последним — самым огнистым — лучом стоявшие по ту сторону поляны сосенки. И настроение, видно, у Степки было что ни на есть радужное. Неслась сенями, топоча коваными каблучками ботинок, точно резвая козочка копытцами.

В первую минуту, едва заслышав скорые Степкины шаги, Артем захотел смахнуть с табурета безобразную кучу замусоленных, перекрученных папиросных окурков, смахнуть под кровать, что ли, а самому подняться с постели, сбросить с плеч полушубок. Но, обведя тяжелым взглядом продымленную избу, махнул на все рукой. Разве ее, востроглазую, обманешь?

А Степка — вот она — уже на пороге. Уставясь на Артема широко распахнутыми глазищами — тревожными, поразительно зелеными, — она поморщила вздернутый кверху носик, уже осыпанный небрежно, будто впопыхах, мелкими просяными веснушками. А потом чихнула, да как захохочет.

— Ты что… смешинку проглотила? — покосился Артем.

— Ой, Артемушка! — воскликнула проказливая эта девчонка, снова заливаясь звонким смешком. — А я-то — ровно в воду глядела… Дай, думаю, сигарет куплю. После двухмесячного поста Артему непременно взбредет в голову… непременно курить вздумает. Скажешь, не угадала?

И Степка — ну, не поразительно ли? — вытащила из хозяйственной сумки оранжевую пачку сигарет.

Все так же мрачно, еле разжимая губы, Артем спросил:

— Чему же ты возрадовалась?

— Ничему. Просто вспомнила, как ты клятвенно божился, обещаясь не брать в руки курева… В жизни больше не брать! — Тут Степка снова чихнула. Отгоняя от себя рукой слоистые, изжелта-серые космы табачного дыма, потянувшиеся к неплотно прихлопнутой двери, она вздохнула. — Только ты зря не кручинься… Что с тебя, со слабого человека, возьмешь? Все вы, мужики, наверно, такие! Мы вон у себя сколько мучились с Димкой, прежде чем отбили у него охоту от этой лиходейной привычки. Год с хвостиком! Бывало, от Димки за километр самосадом несет. Пойдет какая дура танцевать с ним, головушка разболится… Так что же мы придумали? Стали каждый божий день записочки подбрасывать Димке: «Если, Дима, не бросишь категорически курить, не стану с тобой гулять». И ни одна — ни на танцы с ним, ни в кино. Представь: подействовало! В данный момент наш Дима самый ярый враг курильщиков. Теперь стоит только задымить в клубе какому-нибудь парню… немедля Димка его за дверь выставит!

Степка прошла к плите, пристроенной к подтопку, и загромыхала кастрюльками (Артем даже не заметил, когда девчонка успела сбросить с плеч шубку).

Ах да зажигала Любушка да сальную свечу,
Ах да шила рубашоночку да милому свому… —

запела она, беззаботная, запела чуть протяжно и чуть игриво.

Невмоготу стало лежать Артему, в жар ударило. Пыхтя и отдуваясь, опустил он ноги в стоявшие у кровати валенки, надел на голову русачью шапку. Встал, тяжело опираясь на палку.

— Иди, иди, проветрись перед обедом, — сказала миролюбиво Степка, точно и не было между ними неприятного для Артема разговора. И тотчас опять завела:

Не дошила да Любушка, ложилася спать…