Ранняя осень. Повести и этюды о природе

Сойдя с крыльца, Артем первым делом посмотрел на запад. Не дождалось его солнышко. И опустилось-то за снежный горный кряж, похоже, всего несколько минут назад. Еще беспокойно пламенело небо, пламенело ядовито-пунцовым сполохом, щедро подрумянивая бочок одинокой тучки, невесть откуда приплутавшей в эти края.

Долго стоял Артем, глядя и не глядя на горы, тускнеющие в лиловой, чуть присыпанной пеплом дымке. И не приметил, когда рука — по своей воле — залезла в карман полушубка, нащупала тощую пачку с папиросами.

«Хватит баловать! — вдруг одернул себя Артем. Не сдержался, вздохнул: — До чего ж ты докатился, голова садовая… слову своему не стал хозяином. Девчонка вон — и та зубы над тобой скалит!»

Смял в кулаке папиросы, вынул из кармана руку, да как размахнулся со всего плеча… Где-то за дровяным сараем упал бумажный комок. Порадовался даже Артем: есть еще в нем силенка, не надо только нос вешать из-за всякого пустяка.

И сразу будто полегчало на душе. Взял он в правую руку палку, проткнул концом оплывшую ледком кочку. Потоптался-потоптался на одном месте, да и свернул на бугристую тропку.

«А что, если к Черному дубью проковылять? Дотяну? — спросил себя Артем. — Вот уж обрадовался бы Антипыч!»

Тут как раз и вышел на поляну сам старый лесник. Легок же на помине! Завидев Артема, шагу прибавил, руками длинными замахал:

— Гей, Артем, сто леших в пятку!

— Го-го-го! — прокричал Артем, поднимая над головой палку.

— Держит земля, якар-мар? — продолжал нетерпеливо старый, разглаживая дремучую — туда-сюда — бородищу. Любил Антипыч ввертывать в разговор разные стародавние словечки, при случае похваляясь своим родством — неизвестно в каком колене — с волжской разбойной вольницей.

Пожимая старику руку — твердую и, казалось, бесчувственную, ровно железо, — Артем с затаенным волнением глянул Антипычу в исхлестанное беспощадными морщинами лицо, притерпевшееся за долгую жизнь к разным невзгодам. Оно, это стариково усохшее лицо, теперь даже не розовело от долгого пребывания на холоде.

— Забыл ты нас, Антипыч! Сколько дней глаз не казал? — упрекнул Артем лесника, все крепче и крепче стискивая его жилистую руку.

— Сарынь на кичку! — сплюнул Антипыч в сторону. — Разбойники волки, паря, опять залютовали. На Крестах вчерась оленя задрали. Ну, и хлопот по самые ноздри. То путлял по горам-долам, логово злыдней отыскивал, то охотников подбивал… Поутру облаву зачнем.

— То-то к нам гость ночью наведывался… от волков, видно, хоронился, — сказал Артем. — Гляжу давеча, вся поляна в лосиных следах.

— А я его своими глазыньками видела! У моего окна, шальной, терся! — весело прокричала Степка, стоя на крылечке с мусорным ведром.

Ни Артем, ни Антипыч не заметили, когда появилась тут девчонка — вся-то розовая, жаркая, с оголенными до локтей смуглыми руками.

— Думаете, брешу? Истинный бог! Знаете, какой лосище? У-у! Большой такой, мордастый… фыркает себе, копытом землю бьет, а загривок… а загривок так и дыбится, и дрожь по нему пробегает. Даром что полночное время было, а я как на картинке в упор его разглядела… Артемушка, а не этот ли лось вечор меня и напугал? Когда из поселка я припозднилась?

— Поставь ведро и беги в избу. Простынешь! — приказал Артем.

— Ну еще… я сама! — своевольно мотнула головой Степка. И, сбежав по ступенькам вниз, помчалась к сараю.

Старик опять поворошил буйную бородищу, любуясь проворной, легкой на ногу Степкой. Когда она пробегала мимо с порожним тренькающим ведерком, он сказал:

— Угадай, коза, загадку: по высокой дороге идет бычок круторогий.

Приостановилась на миг Степка, сбросила со лба назад челку.

— А вон — месяц. Смотрите, какой он… — И понеслась дальше. С крыльца крикнула: — Вы, Антипыч, в другой раз задавайте задачки помудренее!

Притопнула левой, потом правой ногой, сбивая с галош снег, и еще прибавила:

— Курите, и за стол. Живо!

Хотя рано потух закат и небо подернула вечерняя засинь, а на полянке все еще было светло. И виной всему был месяц, только что вынырнувший из-за долговязой, принахмурившейся к ночи сосны — весь-то, весь сияющей, звонкий, с одним-разъединственным изъянцем: махонькой красниночкой у нижнего зазубренного острия.

— Добрый скакунок, — щурясь на молодой месяц, сказал Антипыч. Достал кисет с самосадом из кармана душегрейки — короткого, но теплого пиджачишки на собачьем меху. — Весь март продержится стужа. Бывало, все так говаривали: он, март-то, на нос садится! Жди, значит, и в марте забористых морозов. А нынешней ночью в особенности крутой тяпнет: дым-то из трубы… вона чего — дыбом стоит!

Скрутил «козью ножку», закурил и протянул кисет Артему:

— Зыбани разок, пока прокурорша глазастая не видит!

Артем мотнул головой. Поглядел на белесо-молочный кучерявый столб над крутой заснеженной крышей, тянувшийся в пустую, тоже белесо-молочную высь, к далекой колючей звездочке. Сказал:

— Днем целую пачку издымил. А ведь зарок давал, язви меня в душу! Степка заявилась… сам себе стал противен.