Ранняя осень. Повести и этюды о природе

— Что же теперь делать? — кротко сказала девушка, забыв о своем намерении ни о чем его не спрашивать. Все это время, затаив дыхание, она следила за руками Артема, колдовавшими над срубом колодца.

— Что делать? — Артем снова насунул на лоб шапку, как-то мельком отметил про себя, что ей идет этот лыжный костюм цыплячьего цвета.

А она, в свою очередь, только тут вот заметила, что правая бровь у Артема, изогнутая чуть круче, чем левая, была рассечена шрамом — смешным скрюченным червячком, когда-то, наверно, ярко-пунцовым, а сейчас блекло-розовым.

— Что делать? — опять повторил Артем все так же ворчливо. — В колодец лезть надо… спуститься бы по скобам туда пониже и багром, багром!

— Ну, и в чем же дело? Давайте… — начала было она и осеклась.

Из его до черноты потемневших глаз чуть было не брызнули слезы.

— Да вы… вы издеваться пришли надо мной? Разве не видите… не видите…

И он согнулся в три погибели, едва не касаясь побагровевшим лицом острых колен.

Минуту-другую, словно оцепенев, стояла девушка недвижно, уставясь некрасиво округлившимися глазами в дергающуюся Артемову спину.

Если бы кто-то со стороны глянул на нее в этот тягостный миг, он бы подумал: «Улепетнет! Схватит сейчас свои лыжи, и поминай как звали. И сроду сюда носа не покажет».

Но она не ушла, не убежала. Медленно, словно спотыкаясь на каждом шагу, она обошла колодец. И, чуть помешкав, тихо опустилась рядышком с Артемом.

И сидели они вот так долго, очень долго. А потом он сказал глухо, все еще не поднимая головы:

— Простите… простите меня, пожалуйста.

Помолчав, добавил:

— Тогда… укатили вы на лыжах, а я на четвереньках через всю поляну… до самого крыльца…

Тут он поднял голову, горько усмехнулся:

— Где уж мне теперь, калеке… по колодцам лазать!

* * *

По ту сторону оврага сидел на дереве дятел, старательно долбя еловую шишку, зажатую в развилке.

«Работай, работай! — сказал про себя Артем. — Нам, людям, поясные поклоны положено отвешивать тебе, лесной доктор!»

Снежок уже перестал, забелив от любопытных следы зверей и птиц. А какие только следы не видывал здесь, у ручья, Артем! На водопой наведывались и хитрущие лисы, и трусливые зайчишки, и смелые белки, и сторожкие олени. Случалось, примечал Артем у ручья и следы могучего лося. Под его копытами проваливался и крепкий наст, и ледяной припай…

В лучах солнца, к полдню набравшего силы, оледенелый берег, будто стеклянный, отливал то небесной голубизной, то лазоревым, обжигающим блеском.

По уступам-дорожкам, выставляя впереди себя надежную палку, Артем спустился с кручи к журчащему тоненько ручью.

И справа, и слева ручей был скрыт от мира снежными заносами. А вот здесь, напротив березы, в небо уставились два синих глаза — круглые маленькие озерца. Одно озерцо синее другого, и, как ни всматривайся в эту завораживающую синь приглуби, дна все равно не разглядишь. Зато у второго глазка вода по краям до того светла, до того прозрачна, что видны даже ключи-живуны, бьющие из-под земли. Да и не только ключи, можно различить и золотые песчинки, танцующие над ними.

Подобрав полы полушубка, Артем присел на корточки, чтобы заглянуть под твердый, точно надежный панцирь, снежный карниз, нависший над озерцом.

— Ого, какие норы-промоины объявились! — проговорил, радостно дивясь, Артем. — И травки прибавилось. Вдоль всего бережка зазеленела.

Дятел перелетел на соседнюю с березой сосенку, накренившуюся над оврагом. Пробежал по ее шероховатому стволу сверху вниз, до тонкой скрюченной лапы. Тут он посидел, подумал, а потом как ударит клювом, как ударит! Эта звонкая пулеметная трескотня удивила даже видавшую виды сороку. Сорвалась белобока с орешины и застрекотала.

Артем поднял палку, погрозил длиннохвостой:

— Экая хвастунья, типун тебе на язык!

Улетела сорока. Замолк вскоре и дятел.

«Хорошее у нее имя — Катя, — оставшись наедине со своими мыслями, подумал Артем. — До чего же ловкая! С первого раза подцепила багром ведерко… А я-то за нее тревожился… И веревкой надежно обвязал, и держал вроде крепко, а все тревожился…»

Смотрел на неуемные песчинки, мельтешившие в нескончаемом хоровода, а сам все перебирал да перебирал в памяти простые, с виду пустяковые, но такие волнующие события этого дня.

Вначале девушка долго не соглашалась зайти в избу даже на минуту. А потом, обогревшись у подтопка, дышавшего уютным теплом, не отказалась и от чая. Густой шиповный настой Кате так пришелся по вкусу, что она, осмелев, попросила вторую чашку.

И уже собравшись домой, в поселок, Катя вдруг заметила над кроватью Артема Степкиного чертенка. Чертенок как нельзя лучше устроился в развилке березового сука — хитроумной полочки Артемова изготовления.

— Откуда у вас такое чудо? — воскликнула девушка, комкая в руках белую пуховую шапочку. — Этому бесенку в Москве место… на художественной выставке!.. И добавлю — заодно с полочкой. Честное слово!

— Уж прямо в Москве? — смутился, густо краснея, Артем. — Это все Степка мастерит… сестричка-невеличка. Такая, скажу вам, придумщица!

И тут он не утерпел, взглянул-таки украдкой в Катино лицо, так внезапно расцветшее в доброй, простодушной улыбке…