Ранняя осень. Повести и этюды о природе

— И с этой-то вот нашей Зинкой-чудинкой и стряслось прямо-таки кляузное дельце! — начала она снова, расстилая по столу мохнатое полотенце. — Приходит вчера к нашему директору милицейский чин. Все сразу уши навострили. А у повара Василь Исаича даже поясница отнялась. Как стоял, так и сел тут же. Сидит ни жив ни мертв, только буркалами этак странно вращает… Какое-то недолгое время спустя вызывают к директору Зинаиду. Тут уж все девчонки от любопытства чуть не перебесились. Забыли про посетителей и по очереди в щелку директорской двери поглядывают. А немного спустя и меня туда же, в директорский закуток, приглашают. Захожу, не робею. Потому что вины за собой никакой не чую. Захожу и вижу такую картину: Зинка горемычная стоит у косяка, за столом директор восседает. Сбоку, у окошка, милиция. Директор обласкал меня ужасть каким строгим взглядом… прямо-таки рублем одарил. «Ты, говорит, Степанида Бородулина; в нашей точке нарпита есть не кто-нибудь, между прочим, а комсомольский секретарь». Тут он изобразил на физиономии разлюбезную улыбочку и к милицейскому чину с полупоклоном: «Она у нас, премного уважаемый товарищ, недавно избрана комсоргом и пока еще не в курсе всей сложности текущей жизни». Он, этот сержант милиции, в общем и целом сочувственным оказался человеком. Рассказывает про Зинкину историю, а сам от смущения на нее глаз поднять не может. А история вот какая: оказывается, наша Зинаида летом познакомилась с одним морячком… кажись, с Балтики приезжал в отпуск к сестре. И, ясное дело, врезалась по уши в матросика. После его отъезда завязалась пылкая переписка. Но о чем писать? «У него там походы, вечера в разных клубах, а у меня? — это со мной потом уж делилась Зинка-чудинка. — А у меня серая, однообразная жизнь, скучная, как лысина у Василь Исаича. О чем морячку писать? Как хожу на старые фильмы? Или про танцульки все в том же промерзшем клубе? Тут и взбрело мне раз… Взяла и выдумала для пикантности интереса всю эту стыдную теперь для себя историю».

Опустив на пол игрушечную тачку, Артем покатал ее туда-сюда. Спросил:

— И что же преступного натворила ваша Зинаида?

Некоторое время Степка сосредоточенно гладила.

— Ничего вроде особенного, а все же, — сказала как-то неохотно, поскучневшим голосом. — Взяла и написала мальчику: «Нашла я, милый Женя, пакет на улице. В пакете оказались документы и деньги. Сто целковых. Все честь по чести отнесла в милицию. Милиция разыскала владельца пакета, а тот заявляет: «В пакете была не одна сотня, а целых две». Ну, и меня, как преступницу, в суд. А суд присудил: плати недостающие денежки, которые я сном-духом не видела». Женя, само собой, возмутился несправедливостью. Возмутился и в милицию сюда написал: за что и про что вместо благодарности гражданку Силантьеву Зинаиду так несправедливо и жестоко наказали?»

Степка отбросила со лба прядку. Эти густые, непокорные волосы доставляли Степке много беспокойства. Особенно на работе. Они никогда не хотели лежать спокойно под жесткой льдисто-снежной косынкой.

Артем снова взялся за Игошкину тачку, снова, не вставая, покатал ее возле себя. Вдруг правая бровь у Артема сломалась и полезла вверх. Сломалась как раз в том месте, где ее пересекал шрам.

— И были оргвыводы? — не поворачиваясь к Степке, спросил Артем.

— Директор настаивал. — Степка с маху опустила на табурет тяжелый утюг. Из утюга даже искры посыпались. — Нынче наша Зинка-чудинка своему флотскому мальчику объяснительное письмецо отправила… С нее и этого хватит.

— «Чего только на этом развеселом шарике не случается по дороге к небытию смерти!» — изрек бы один смешливый парень со смешной фамилией Ватрушкин, — без улыбки сказал Артем. Помолчал, добавил: — Ко мне тут без тебя гость нежданный пожаловал. Битых часа четыре сидел. И про погоду изъяснялся, и про то, как будет вольготно на Волге, когда лед пройдет. Не забыл красочно описать и предстоящий весенний бал в поселковом клубе.

Улыбнулась сострадательно Степка.

— Догадываюсь: Димка Курочкин осчастливил тебя своим посещением.

— Смекалистая ты, Степа.

— Бываю… изредка. С чем же он пожаловал, безунывный воздыхатель и обожатель… как у нас про него говорят: «девчачий угодник»?

— Я же сказал: битых четыре часа волчком вертелся вокруг одного вопросца. У меня даже голова разболелась.

Степка решительно отрубила:

— Ты что же, Артем, и меня намерен четыре часа морочить? По примеру Димки?

Артем конфузливо и виновато глянул на отчаянную Степку. И, кумачово зардевшись, отвернулся.

— Понимаешь… Сватать тебя приходил. Будто бы ты ему сказала: «Как Артем рассудит, так тому и быть».

— Ну, а ты?

— А я… При чем я? Я тебе не отец. Да теперь и отцов не спрашивают…

— Ах, Дима! Ах, душенька влюбчивая! — Степка покачала головой. — Не пойму одного: зачем он зряшное насочинял: будто я ему что-то обещала? — чуть помешкав, прибавила она. — Пусть они все… все эти женишки в тартарары провалятся!

Артем встал и пошел к вешалке.

— Артем, подожди! — сказала вдруг Степка.