Ранняя осень. Повести и этюды о природе

«Твое письмо, Маргарита, все-то насквозь солнечное, пришло в то время, когда я малость прихворнул. И оно оказалось целительнее всяких лекарств. Читал и перечитывал. И что ты думаешь? Пообдуло меня свежим степным ветерком — бодрящим, забористым. Так пообдуло, что от меня и прилипчивая хворь отступилась. И встал я снова на ноги и теперь хожу вот понемногу с палкой.

А вчера получил еще одно письмо — и тоже с целины. Не догадываешься от кого? От Ватрушкина, окрестившего когда-то тебя Крошкой Марго. Но этот зубоскал и шут гороховый — наш, свойский парень, старательный и толковый тракторист-комбайнер — прямо-таки растревожил меня.

Вначале думал переслать тебе его письмишко, да вот не решаюсь… уж очень оно пересыпано все страсть какими солеными словечками. Лучше я тебе вкратце опишу про то, что меня так обеспокоило в письме Ватрушкина.

Совхоз, в котором началось наше боевое целинное крещение, так и стоит перед глазами. Тучные земли без конца и края. Да и сама местность для души приятная: березовые колки по буграм, заливные луга, Тобол-речка с плескучей волной… По весне эти бегучие волны нашептывают что-то ласковое прибрежной загрустившей иве. Не замечала? А на том берегу — опять веселые белоствольные березки и зовущие синие дали.

Короче: земля там такая — живи да радуйся! И название-то у совхоза какое — «Восход»! Но… не ладится у них что-то. То ли потому, что хозяйственного директора никак не заполучат, то ли сами парни как-то поостыли. А может, то и другое? Пишет Ватрушкин, что надоело ему бобылем жить и за других «ишачить». Оказывается, он все еще по-прежнему ютится в общежитии для холостяков.

Дальше он сообщает, что в позапрошлом году по осени женился. А уж к весне сбежал от молодой жены. Видишь ли, она, его Валентина, оказалась чересчур хозяйственной бабенкой: подай ей на двор и корову, и хряка восьмипудового, и стадо курочек-несушек. И Ватрушкин наш не вытерпел, сбежал. Сбежал и от «персональных» щей, и от кровати с никелированными шишками. Пришлось молодцу снова возвращаться в прокуренное, удручающе неприютное общежитие.

Рассказывает и о таком еще случае. Как-то январским утром ушли на станцию машины за грузами. А к вечеру завернул буран, да такой ералашный, что свету вольного не видно. А машины из рейса еще не вернулись. И в совхозе все стали беспокоиться: вдруг шоферов в степи застала непогода? Решили на выручку послать трактор. «Самого смелого, самого опытного хлопца надо снарядить», — сказал комсомольский секретарь. Выбор пал на Семена Абраменского. Ты, Марго, помнишь его? Высокий, лобастый такой парень был в нашей бригаде. Песни украинские здорово пел… Вот Семена и решили послать в степь. А он теперь уж женой, детьми, домом, всякой живностью обзавелся. Пошли к Семену, а жена: «Ушел куда-то». Искали, искали мужика, так и не нашли. А время идет, медлить нельзя. И послали тогда Ватрушкина. Этот и вызволил шоферов из беды. Ну, а Семен, где он пропадал, по-твоему? Потом дознались: под кроватью прятался. Когда приперли ребята, он так сказал: «Охота была жизнью своей рисковать! Я не такой простак, как тот… не помню уж его фамилии… Был у нас такой хлопец с Волги. Жив ли он сейчас, не знаю. Знаю одно: калекой с целины уехал». Ну, стыдить стали Семена. «Ты, говорят, у нас передовик, на доске Почета твоя личность красуется, тебе зазорно эдакое молоть!» А он им свое: «Надоело мне быть передовиком и сознательным! Хочу быть просто человеком. У меня вон тройка пацанят растет, им и то давай, и это. А главное, вынь да выложь молоко! А где его тут возьмешь, если своей коровы не завел?.. Думаете, мне охота за коровой навоз чистить, корм ей доставать и прочее такое?»

Но неужели так легко можно затащить в частнособственническое болото активного комсомольца, старательного производственника, компанейского парня? Только ли его жена во всем виновата? А где были его друзья, когда парень свернул с широкой дороги?

Хорошо, конечно, что Ватрушкин не прельстился увесистым кусищем свиного сала и жаркими пуховиками и вовремя разглядел за соблазнительно-умильными улыбочками своей Валентины ее стяжательное нутро. Хотя прямо скажу: жить так, как он сейчас живет, — тоже не счастье.

И беда наша в том, по-моему, что мы слишком много мечтаем о грядущем, когда на целине всласть заживут наши потомки в эдаких воздушно-розовых дворцах, нажатием разных там блестящих кнопок приводя в движение послушные машины. А уж машины эти сами будут и пахать, и сеять, и хлеб убирать. За такими-то вот рассуждениями о нашей любви к человечеству, к людям будущего мы частенько забываем о любви к человеку нашего — ей-ей! — героического настоящего. Это ведь не какие-нибудь сверхчеловеки, а простые наши люди повседневными своими делами прокладывают сейчас в трудных условиях дороги в будущее!

И разве не заслужил Ватрушкин, разве не заслужили другие ребята и девчата, осваивающие этот богатый край, нормальных условий жизни? Или квартиры с удобствами, легковые машины, театры, музеи и все прочие блага жизни в первую очередь должны предоставляться разным там краснобаям, призывающим других строить, пахать, рубать уголек? Ведь сколько раз партия била по рукам таких краснобаев-ловкачей, страсть как падких до легкой житухи! А они плодятся и лезут изо всех щелей, как тараканы. Ватрушкин с горечью пишет: новый их директор, вместо того чтобы ускорить строительство домов для целинников, занялся возведением собственного особняка. Ну разве это не удар по нашей целинной традиции: перед трудностями все равны?

Вчера же послал ответное письмо Ватрушкину. Очень уж он меня разозлил. Прямо-таки кулаки сжимаются, и драться хочется! Ну, посуди сама: что они там — маленькие дети? Их целый коллектив! А коллектив, если он дружный, горы может сдвинуть! Я ему, Ватрушкину, таи и рубанул: «Не моргайте зря, а вызовите-ка своего ретивого директора на комсомольское собрание да с перчиком его проработайте! И порекомендуйте на первых порах пожить в одной из землянок, в одной из тех самых, в которых селились первые целинники».

Посылаю, Марго, тебе адресок этого славного чудака. Напиши ему. Идет? А может, как-нибудь и навестишь? Ведь двести тридцать километров, разделяющих «Марс» и «Восход», не такое уж большое расстояние.

В заключение несколько строк о себе. Похоже, мне уж больше не видать целинных просторов. Еще осенью в Пятигорске врач сказал: «И не мечтайте!» Всю зиму думал: что же мне, горемычному, делать? Возможно, со временем и улучшится мое здоровье. Но сейчас вот… сейчас рад и тому, что стал понемногу ходить. С осени в поселке Тайнинка откроется средняя школа (раньше, когда я был мальчишкой, средней школы у нас своей не было — ходили в соседнее село). Наверно, пойду в школьную производственную мастерскую. Как-то так получилось — я теперь крепко связан с ребятами, с их добрыми делами по охране природы. У нас когда-то в Жигулях был заповедник. И тогда соблюдался порядок: не сруби дерева, не убей зверя. А сейчас под шумок стройки иные ловкачи до чужого здорово распоясались.

Два года назад здесь под корень порешили Наподборенский бор. У старых лесников не хватило силенок отстоять вековой бор — красу Жигулей. А куда только они не писали! Отцов приятель Антипыч сказывал мне: вернулся раз с порубки отец, сел на крылечке, достал из кармана кисетик с махрой, да и отошел. И «ох» не промолвил.

Но и сейчас, Марго, у нас здесь все еще изумительная природа. Бери осенью отпуск и приезжай. Я и Ватрушкина пригласил. А не прикатить ли вам с ним вместе? А? Так обрадуюсь!

Пиши хоть изредка. Не забывай. Артем.

P. S. А вот о главном-то и забыл! Как-то я послал Ватрушкину две свои технические придумки (даже не решаюсь назвать их рацпредложениями). Но он — Ватрушкин — представь себе, даже и словечком не обмолвился в письме о моем «творчестве». Может, там им недосуг такой мелочишкой заниматься? Тебе я тоже посылаю эти схемки. И описания — что к чему. Ты девушка толковая, разберешься. И еще вырезку из газеты посылаю: статью о целинном совхозе «Космонавт». Как сейчас помню теперешнего директора совхоза Мишку Горянкина (он у нас тогда механиком работал). Прочти внимательно статейку. Этот Горянкин — такой хват! — большую, видать, заботу проявляет о своих ребятах, Есть чему у него поучиться!»