«Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

Вдвоем они припустили по Багговутовской в сторону совсем недалекой станции. Собственно, улица уже давно называлась не Багговутовская, а Карла Маркса. Да что там улица! В прошлом году везучую на переименования Гатчину в очередной раз «перекрестили» – теперь она стала Красногвардейском. До этого в 1923-м город уже был переименован – в Троцк. Этого Витяй и Серега в своей сознательной жизни, конечно же, помнить не могли. А вот причины второго переименования им были разъяснены основательно. В связи с пересмотром исторической роли товарища Троцкого держать целый город его имени сочли политически неприемлемым. Об этом подробно рассказывала на политинформации их одноклассница Зинка Кудрявцева. Зинка была председателем совета пионерского отряда и вообще большая активистка. Выступая перед всем классом, она очень грамотно и подробно обосновывала, почему не только невозможно, но и достойно всеобщего осуждения прежнее, всего шесть лет продержавшееся название. А вот новое название как нельзя лучше отражает роль отрядов красной гвардии, боровшихся за счастье трудового народа. И уж, разумеется, оно – то есть это очередное новое название – будет радостно встречено всеми в который раз осчастливленными горожанами. Выходя тогда после уроков, Витяй и Серега на свой лад негромко рассуждали о природе переименований. Помнится, Серега высказался в том духе, что как-то обидно выходило за людей, которые жили и трудились до них. В конце концов, ведь это они построили город, и не только этот. Ведь это была их жизнь, их названия. А теперь будто бы перечеркивалась сама память о предыдущих поколениях. Постройте свой город со своими улицами – и называйте их как угодно.

– Предыдущие поколения были угнетены старым режимом, – словно из-под земли взявшись, подскочила услышавшая часть их беседы Зинка. – И прежние названия прославляли царя, его приспешников и церковь. Мы должны искоренить память о проклятом прошлом. Стыдно не понимать такие вещи!

– А я и не знал, что товарищ Троцкий был приспешником царя… – с деланым недоумением на лице протянул Серега и подмигнул Витяю из-за спины растерявшейся Зинки.

– Он… – протянула Зинка и быстро нашлась: – Он маскировался! Так папа говорит…

Кудрявцев-старший работал в краевом комитете партии. Зинка с гордостью приводила его в школу на десятилетнюю годовщину революции. Высокий, статный, с зачесанной назад шапкой темных волос, с орденом Красного Знамени на лацкане пиджака, Зинкин отец рассказывал ребятам о боях гражданской войны, как сражались они за счастье трудового народа.

– Да все равно люди улицы по-прежнему называют – и Соборной, и Малогатчинской, – перечислил близлежащие названия Витяй.

– Это, интересно, кто так называет? – ядовито осведомилась Зинка. – Папаша твой белогвардейский?

Витяй вспыхнул и, сдерживая себя, стиснул зубы. Процедил хмуро:

– Он за это отсидел. И не нам его судить.

Разговор принимал нежелательный оборот. Что означало это выражение, Серега и Витяй уже научились понимать, несмотря на свой юный возраст. Зинка еще подлила масла в огонь:

– Запомни, Коломейцев: мой отец стрелял таких, как твой.

– Нашла, чем гордиться, – тихо произнес Серега с таким сожалением и неподдельной горечью в голосе, что даже Зинка, уже готовившаяся было броситься в дальнейшую перепалку, бескомпромиссно защищая идеалы революции, застыла с раскрытым ртом.

– Пойдем, Витяй…

И сейчас они бежали по улице, которая все равно для них оставалась Багговутовской. Ходивший по расписанию через Гатчину-Варшавскую и запримеченный заранее товарняк остановки здесь не делал, только сбавлял ход. Но этого было достаточно, чтобы пацаны запрыгнули на площадку последнего вагона. Подставив лица встречному ветру, совершенно в восторженных чувствах прокатили несколько перегонов. Промелькнули станции Суйда, Прибытково, Карташевская. На перегоне перед Сиверской они, выбрав момент, ловко спрыгнули с поезда и, перебежав через отделявший железнодорожную насыпь от деревьев овражек, углубились в пахнущий соснами и умытый росой лес. Грибов тогда насобирали чуть ли не целый прихваченный с собой холщовый мешок. Уже перед тем, как отправиться в обратный путь, расположились отдохнуть. Они уселись на находящейся вблизи железной дороги полянке, заросшей молодым сосняком и оттого скрытой от глаз. Серега достал из-за пазухи краюху хлеба, что дала в дорогу мать. Разломил краюху пополам и, протягивая хлеб другу, неожиданно с треском провалился в какую-то ямину.

– Серый, жив? – окликнул друга Коломейцев, подскочив к краю провала. Впрочем, там было неглубоко, и он его сразу увидал внизу.

– Ты только глянь, Витяй… – завороженно проговорил Серега.

Коломейцев спрыгнул вниз и протяжно присвистнул:

– Вот это да! Пулемет…