«Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

Они вернулись вдвоем с Коломейцевым – закопченные, в прожженных комбинезонах, но живые и даже не раненые. Ведомая опытным экипажем, «сто четвертая», огибая факелы, в которые превратились ее собратья, перед этим умудрилась прорваться почти до самых немецких позиций. Дальше плотность вражеского огня была такой, что пройти не удалось бы никому. Конечно же, их подбили. Ребята в башне погибли сразу. Оглушенный Барсуков, откинув верхний люк, скатился по броне на землю и сразу же кинулся помогать вылезти Витяю. Впрочем, Коломейцев сам довольно бодро вывалился из люка вниз. Вдвоем они отползли от танка и укрылись в ближайшей воронке. Оглянулись – в черных клубах дыма на башне возникла фигура полковника. Спрыгнув с брони, сильно прихрамывая, тем не менее полковник бодро поскакал в сторону той же воронки, где сидели Барсуков с Коломейцевым. Очередь немецкого пулемета срезала представителя военного совета, когда он уже запрыгивал к ним. Витяй и Иван Евграфович посмотрели на съехавшее в воронку прошитое пулями тело с раскинутыми в стороны обмякшими руками, на высунутый, видимо, на бегу и теперь так и закушенный язык, на остекленевшие потухшие глаза, переглянулись и одновременно утерли пот со лбов…

До более детальной проработки операции вражеский выступ оставили в покое – больше приказов на бессмысленные атаки не поступало.

– Пиши, Паша, – говорил вечером в землянке Барсуков Сверчкевичу, когда они остались наедине.

Ответом был тяжкий и долгий выдох политрука сквозь сомкнутые зубы:

– Ох, Иван-Иван…

– Пиши.

На утреннем совещании у командира бригады, который после вчерашней контузии просил повторять ему фразы погромче, политрук зачитывал обстоятельства героической гибели представителя военного совета фронта:

– «Личным примером, проявив беззаветное мужество и героизм, возглавил танковую атаку…»

– А? Так? – кряхтя, переспросил командир бригады.

Барсуков стоял с непроницаемым видом.

– Так, – угрюмо подтвердил политрук.

– Сдается мне, что ни хрена не так… Командир из него, конечно… – Комбриг выразительно постучал согнутым пальцем себе по лбу. – Мужик был крутого нрава, сумасбродного, но чтобы лично полезть в танк…

На командира бригады в упор смотрели глаза Барсукова, в которых отчетливо читался один-единственный вопрос – а что сделал ты, чтобы не дать бессмысленно пожечь ребят?

– Н-да… – осекся комбриг под взглядом майора и торопливо закрыл тему. – Все так. Подпишем – отправляй бумагу.

– Поезжай, Витяй, – спустя несколько дней сказал Барсуков Коломейцеву, вручая предписание об убытии на офицерские курсы.

– Так точно!

Они вышли в траншею. Над головой сумрачно дышало огромное и безбрежное небо, а вокруг была война, которой не было видно ни конца ни края. Присели на земляную ступеньку, закурили.

– Иван Евграфович, долго еще так будет у нас с людьми? – спросил Витяй о бессмысленных потерях минувшей атаки. – Сколько крови без толку пролили. В который раз одно и то же…

– От нас зависит, – отозвался Барсуков. И, вспоминая слова отца Георгия, слышанные в далеком детстве, произнес: – Это ведь все мы, хорошие и плохие. И как поступить всякий раз – решать нам.

– Упырей полно… – зло сплюнул Витяй и глубоко затянулся. Обозначив круговое движение головой, добавил: – Со всех сторон.

Барсуков поглядел на Витяя и произнес негромко, кивнув в сторону немецких позиций:

– Вот мы и должны свернуть шею тем упырям. – И, кивнув второй раз в сторону тыла, закончил: – И этим… Не должны упыри русскую кровь пить.

Коломейцев долго смотрел на командира, на его чуть заметную в темноте улыбку, а затем, ничего не произнеся в ответ, только утвердительно покивал головой, соглашаясь со сказанным.

Младший лейтенант Коломейцев вернулся на передовую в самый канун немецкого летнего наступления 1943 года. Курсы оказались еще более краткосрочными, чем планировались: готовясь отражать очередной вражеский удар, выпускников поспешно вернули в строй. Витяю выправили соответствующие документы и выдали пару измятых погон – каждый с одной звездочкой на одиноком просвете. Он был назначен командиром танкового взвода в 49-ю танковую бригаду. Прицепив лейтенантские погоны и закинув за плечи старый вещмешок, он отправился к месту своей новой службы. С Барсуковым им суждено было разговаривать в последний раз, когда уже начались тяжелые оборонительные бои на Курской дуге. Следуя применявшейся здесь тактике, старая бригада, в которой долго вместе служили Витяй и Иван Евграфович, отводилась за 49-ю танковую, предоставив ей дальше сдерживать напиравших немцев. Коломейцев привез пакет комбату соседей и с радостью узнал в нем майора Барсукова. У них оказалось немного времени снова поговорить наедине.

– Отправь, пожалуйста. – Барсуков протянул Витяю треугольник письма.

– Сами и отправите, – не понял просьбы Витяй.

Барсуков улыбнулся светло, чуть грустно и отстраненно. Таким Коломейцев не видел своего всегда решительного и уверенного в себе командира никогда.

– Отправь. Это семье. Пришло и мое время с головой расстаться.

– Да что вы такое говорите, Иван Евграфович?!

– Раз говорю – значит, знаю.