Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления

Показательная порка Венгрии была, прежде всего, ее наказанием, но также и демаршем Москвы в отношении Берлина и его политики приручения небольших европейских государств. Однако совершенный в августе внешнеполитический разворот сделал невозможным продолжение Москвой антигерманской линии в венгерском вопросе. Пришлось срочно от нее отмежеваться. 25 октября 1939 г. в результате устной договоренности полноценные дипломатические отношения между двумя странами были восстановлены. Присутствовал и дальний расчет: зафиксировав свое право на Бессарабию в секретном протоколе от 23 августа, Москва стремилась скорее вернуться на исходную платформу согласованных с Будапештом действий в отношении Румынии. Более того, требовалось спровоцировать Венгрию на предъявление претензии на Трансильванию, поскольку в соответствие с устными договоренностями между Сталиным и Риббентропом это было условием осуществления советских планов в отношении Бессарабии.

Вот почему после пяти лет затишья и годового перерыва отношения между Москвой и Будапештом вдруг приняли характер бурного дипломатического романа. Роман, разумеется, был по расчету, который для каждой из сторон сводился к тому, чтобы демонстрацией своей поддержки подтолкнуть другую сторону к применению максимально жестких мер в отношении Румынии, предпочтительно военных, а затем воспользоваться ее трудным положением и задешево решить свои собственные вопросы к Бухаресту.

«Военная паника» мая – июня 1940 г., как отмечалось выше, заставила Кремль пойти на нарушение устных договоренностей с немцами относительно Бессарабии и не увязывать свои действия с предъявлением венгерских претензий. Бессарабско-буковинская капитуляция Бухареста породила у официального Будапешта смешанные чувства. Наказание и унижение румынского государства вызвали мстительную радость, а мирный исход конфликта – разочарование, поскольку план трансильванской военной кампании, разработанный генштабом венгерской армии, увязывал ее осуществление с началом полномасштабной советско-румынской войны. Но политически значимым для Венгрии было создание прецедента. «Факт возвращения нам Бессарабии, – писал в НКИД советский полпред в Бухаресте, – разрушил тезис о целостности Румынии и открыл Венгрии возможность для предъявления своих требований» [цит. по: 104, с. 313]. Действительно, еще в январе 1940 г. венгерский премьер-министр граф П. Телеки известил письмами Лондон и Париж о том, что если СССР захватит Бессарабию, то Венгрия захватит Трансильванию.

Однако германо-итальянские покровители Будапешта не спешили давать своего согласия на этот захват, тем более оказать ему поддержку. В данной ситуации 3 июля венгерский посланник Ж. Криштоффи счел возможным обратиться к Молотову с немыслимо дерзкой просьбой – удержать Югославию от предоставления помощи союзной ей Румынии в случае венгерско-румынской войны за Трансильванию. Застигнутый этой просьбой врасплох, нарком ответил хоть и неопределенно, но не отповедью. Затем, однако, в Кремле решили не упускать шанс натравить венгров на Румынию. Во время второй беседы в том же составе, состоявшейся уже на следующий день, Молотов исправил допущенный им накануне промах, выразив официальное советское мнение, что «претензии Венгрии к Румынии имеют под собой основания» и что «этой позиции СССР будет придерживаться в случае созыва международной конференции по данному вопросу» [14, c. 415–416].

Помещенный в контекст заданного посланником вопроса о позиции СССР в случае попытки Венгрии решить трансильванский спор вооруженным путем, этот ответ означал советское «добро» и имел явно подстрекательский характер. Москва готовила решение по Южной Буковине, и венгеро-румынское столкновение пришлось бы кстати. Не говоря уже о том, что конфликт между двумя германскими сателлитами мог существенно подпортить всю берлинскую игру на Балканах. В донесении в МИД от 11 июля посланник Криштоффи так оценивал советскую политику в венгерском вопросе: «Советское правительство радо бы видеть венгерско-румынский конфликт, поскольку он мог бы помешать германским интересам. Теперь можно только к этому дополнить то, что советское правительство надеялось в этой заварушке осуществить территориальные притязания за счет Румынии […] Я слышал утверждение, что советское правительство не может отказаться от (в то время венгерского. – Ред.) Закарпатья, ибо пока часть украинского народа живет за советскими пределами, до тех пор украинский вопрос окончательно не закрыт. И они попытаются это сделать, как только венгры окажутся в тяжелом положении».[156]