И в более широких слоях населения сделанный правительствами выбор между Германией и СССР в пользу последнего находил понимание, по крайней мере, как меньшее из двух зол. Например, латвийское крестьянство, получившее 2,5 млн. га сельскохозяйственных земель в результате национализации поместий немецких баронов, задаваясь вопросом-поговоркой: «что лучше – или под кнутом немца, или под бородой русского?», – разделяло в своей массе мнение, что «лучше оказаться в колхозе, чем под бароном». Такое же отношение к немецкому баронству было и в Эстонии. Латвийский посланник в этой стране В. Шуманис сообщал в МИД 17 апреля 1939 г.: «В народе по-прежнему наибольшим врагом считают немцев. […] В народе нередко проявляется мнение, что русские были бы меньшим злом» [137, c. 186–187]. Вернувшийся в начале июля 1939 г. в Москву из поездки на родину посланник Л. Наткевичус поделился со своими прибалтийскими коллегами наблюдением, что «литовское общество […] допускает, что Советский Союз может быть тем, кто спасет Литву от германской агрессии» [78, док. № 1]. Примирению страны с пактом сильно посодействовало возвращение ей исторической столицы – города Вильнюс, и области. Следующий после подписания договора день 11 октября стал по существу днем национального праздника в республике.
Пророссийские настроения были в целом характерны для офицерского корпуса прибалтийских государств, поскольку очень многие его представители вышли из рядов русской императорской армии и воевали против немцев в 1914–1918 гг. Видный латвийский политический и государственный деятель Б. Калниньш свидетельствовал: «Приходилось выбирать между Гитлером и Сталиным. В основном все офицеры армии считали, что если уж приходится с кем-то идти, то лучше с русскими» [цит. по: 11, с. 242].
Заключение договоров также приветствовалось проживавшими в странах Балтии национальными меньшинствами: русскими, белорусами, евреями.
Одним из факторов, склонивших общественное мнение стран Балтии в пользу ориентации на СССР, был углубляющийся хозяйственный кризис, вызванный фактическим прекращением товарообмена с их основными контрагентами в Западной Европе, прежде всего с Великобританией. В этих условиях торговые соглашения, заключенные Эстонией, Латвией и Литвой с СССР практически одновременно с пактами о взаимопомощи и как бы в рамках пакетных соглашений, в глазах жителей этих стран выглядели спасительными. В резолюции общегородского собрания старост рабочих и представителей профсоюзов Таллинна от 9 октября 1939 г., к примеру, говорилось: «Старосты рабочих и представители профсоюзов г. Таллинна констатируют, что таллиннские рабочие восприняли с большой радостью сообщения о заключении обширного торгового соглашения и пакта о взаимопомощи между Эстонией и Советским Союзом. Рабочие уверены, что эти соглашения обеспечат эстонских рабочих постоянной работой, что в связи с этим будет ликвидирована безработица и улучшится экономическое положение трудящихся» [63, c. 91].
В целом же основная масса населения восприняла пакты о взаимопомощи с пониманием, не веря в возможность абсолютно независимого и нейтрального существования своих стран в условиях мировой войны. В октябре 1939 г. уже мало кто сомневался, что принятые решения были хотя и трудной, но политически разумной уступкой обстоятельствам непреодолимой силы.
Отношения СССР с государствами Балтии (октябрь 1939 – май 1940 гг.)
Политика невмешательства
К немалому удивлению наблюдателей после заключения пактов и начала ввода войск на территорию трех стран советское руководство твердо держалось политики невмешательства в их внутренние дела. Это отнюдь не означало его отказ от плана насаждения «социализма» в Европе, частью которого была советизация Прибалтики. Однако в условиях европейской войны первоочередной заботой Кремля было создание на территории прибалтийских государств передового рубежа обороны, он же плацдарм для будущего прыжка в Европу. Советизация стран региона была задачей второй очереди. Поэтому Сталин с легким сердцем и пообещал Риббентропу в ходе беседы 28 сентября 1939 г., что этот процесс будет постепенным и растянется на продолжительное время [36, c. 611].