Следует также иметь в виду, что СССР был отнюдь не волен в своих действиях, и ему постоянно приходилось соотносить их с меняющейся международной обстановкой. При принятии решений по прибалтийскому вопросу определяющее значение имела комбинаторика его отношений с обеими воюющими коалициями. Обстановка осени 1939 г. определенно позволяла выполнить первую – военную – часть общего плана. Попытка незамедлительно перейти к выполнению второй – советизаторской – части программы несла в себе угрозу возникновения различного рода конфликтов с Берлином, у которого в регионе имелся огромный политический и, особенно, экономический интерес, и оставались «в заложниках» у СССР проживавшие там многочисленные граждане Рейха и фольксдойче. Это вынуждало Москву быть осмотрительной и не форсировать события, тем более что приходилось также учитывать возможную реакцию на них Лондона и Парижа. Чтобы заручиться «нейтралитетом» последних, обязательство о невмешательстве во внутреннюю жизнь прибалтийских стран было дано публично и на государственном уровне в выступлениях В. М. Молотова на 5-й сессии Верховного Совета СССР 31 октября и К. Е. Ворошилова на традиционном параде в Москве 7 ноября 1939 г.
Западная коалиция в целом не возражала против советской превентивной оккупации Прибалтики уже хотя бы потому, что этим ограничивалась сфера германской военно-политической экспансии на континенте и создавалась почва для будущего советско-германского конфликта. В беседе с И. М. Майским 6 октября первый лорд Адмиралтейства У. Черчилль изложил свое понимание ситуации следующим образом: «СССР становится хозяином восточной части Балтийского моря. Хорошо это или плохо с точки зрения британских интересов? Хорошо. […] По существу же последние действия советского правительства в Прибалтике соответствуют интересам Англии, ибо они сокращают возможный «лебенсраум» Гитлера. Если балтийские страны должны потерять свою самостоятельность, то лучше, чтобы они включались в советскую, а не германскую государственную систему». «Англия не имеет оснований возражать против действий СССР в Прибалтике», – подытожил Черчилль [36, с. 168, 619; 76, с. 30].
Сыграла свою роль и юридическая чистота, с которой был решен вопрос, не дававшая формальных оснований для протеста и противодействия. «Советско – эстонское соглашение, – докладывал в НКИД из Парижа Я. З. Суриц 30 сентября, – не вызывает критики. Признается, что законное ограждение наших интересов в Балтийском море проведено в рамках соблюдения суверенитета Эстонии и что у СССР нет намерения изменять статус – кво балтийских стран» [36, c.143].
Действительно, «переварить» советизацию стран Балтии западным державам было трудно даже тогда, когда СССР стал их союзником в войне с Германией. Позволить же такое невоюющему союзнику Берлина, коим являлся Советский Союз до 22 июня 1941 г., они не могли. Поэтому нельзя было полностью исключить вероятность незамедлительных ответных действий западной коалиции, вплоть до применения вооруженной силы за пределами региона (например, бомбардировка бакинских нефтепромыслов). Принять на себя стратегического масштаба риски ради достижения цели второй или третьей очереди в Кремле справедливо считали непозволительной глупостью. Учитывалось также, что в советских внешнеполитических планах значилось заключение пактов о взаимопомощи еще с тремя странами – Финляндией, Болгарией и Турцией. Пример Прибалтики должен был продемонстрировать их властям, что с этой стороны не исходит никакой угрозы их внутриполитическому положению.
В пользу сохранения существующих порядков в Литве, Эстонии и Латвии говорило, наконец, и то обстоятельство, что только в условиях политической стабильности и при доброжелательном содействии местных правительств могла быть решена главная задача дня: скорейшее обустройство прибывающих советских войск и восстановление их боеготовности. Таким образом, с какой бы стороны руководство СССР ни рассматривало «прибалтийскую проблему» осенью 1939 г., оптимальным курсом оказывалось честное выполнение договорных обязательств, прежде всего о невмешательстве во внутренние дела принимающих стран.