Раскаты

Особой нежности к отцу Василий никогда не испытывал, даже в мальцах. Наверное, потому, что и сам не видел ее от отца. А там — школа, работа, заботы… Наконец, вон чуть не подрались из-за того дурацкого в целом-то «Будильника»: отец, придя домой, начал скрипеть зубами, поднял руку, показалось, что хочет ударить (попадало ему несколько раз до синяков), и Василий молча тиснул родителя на кровать да хлопнул дверью, заночевал тогда у Юрки Ореха. И вообще, конечно, любовью к отцу он никогда не пылал, в последнее время явно даже наоборот, но сейчас, задетый хмыканьем комбата, он быстро нашел объяснение всегдашней суровости отца: ему, вечно занятому колхозными делами, просто всегда было не до нежностей! И Василий горячо, сбивчиво начал рассказывать Донову, вернее — доказывать, какой у него отец сильный и нужный людям человек. Говорил и понимал, что и о своем-то отце ему трудно судить, не то что о Фролане Мишине, Люсином отце, о котором он так решительно отозвался вгорячах. И мало того что трудно судить: вдруг с внутренней дрожью понял Василий, что даже представить лицо человека, которого расхваливает сам же, отца, — никак не может. Не вставало оно перед глазами при всех потугах памяти: расплывалось, никак не хотело принимать конкретные очертания. Василий попытался оправдать себя: немудрено, ведь он вообще мало видел отца. Тот изо дня в день спозаранок уходил в контору, возвращался поздней ночью, когда Вася досматривал третьи сны. И так почти круглый год. Только и видел отца разве где-нибудь в клубе, случайно на улице или в поле.

Донов, видя его беспомощную горячность, поднял руку, словно защищаясь:

— Ладно, сержант, ладно! Не кипятись. Я же не знаю ни твоего отца, ни ее. Просто хотел узнать: сильно ли скучаешь по родине?

— Я же говорил — только мальцом в деревне своей пробыл… — подавленно откликнулся Василий. — Больше в город тянет, к ребятам-шоферам, на работу свою, хотя раньше и не испытывал к ней особой любви. Да и Люся там. Учится в пединституте… Словом, распылилось у меня как-то все.

Комбат оживился. Он обрадовался, что разговор налаживается. Только не надо было накалять это чересчур — спокойный человек всегда помнит больше, умение слушать располагает к откровенности. И Донов, притушив горячую тему, перевел разговор на другое.

— Да, знаешь, сержант, — сказал с повышенной заинтересованностью, — давно я у тебя хотел спросить: как ты свое свободное время проводишь? Личное время?

— Я? — Василий удивился вопросу. — Обычно на спортплощадке. Или просто валяюсь на койке. Мечтаю, так сказать… Тут как раз и ошиблись вы, товарищ полковник: именно грезами я здесь и живу.

— А грезишь-то о чем? Если, конечно, не секрет.

— Да так, — буркнул Василий. — Ежели тогда-то сделал бы по-другому, то жизнь сложилась бы не так… А в последнее время, если по-честному, чаще всего о том, что не надо было бросать институт. Не пришлось бы тогда торчать здесь три года.

— А-а, понимаю! — засмеялся Донов. — Тебя обидели. Призвали как простого смертного и заставляют возить на «козлике» такого-сякого, забытого смертью полковника…

— Ну, зачем переворачивать, — смутился Василий. — Вовсе и не так я думаю. Особенно про вас.

— Мда-а… — Донов помолчал, преодолевая уязвленное самолюбие: шофер чересчур уж явно не скрывал пренебрежение и даже неприязнь к профессии, которой он безоглядно отдал всю свою жизнь. Усмехнулся и заговорил, стараясь скрыть иронию: — Но уж попытайся, сержант, будь настолько снисходителен поставить себя на место вашего горвоенкома. Ему спустили разнарядку: подобрать призывников в автобат. То есть шоферов. Их, разумеется, не хватало — вот и попал ты в отряд со своими водительскими правами. Ведь указания подобрать мечтателя у них не было.

— Выходит, я стал жертвой собственной дурости? — уже более спокойно заговорил Василий. — Это я ведь в Братске сдал на права, от нечего делать занимался. Думал — пригодится. И вот… пригодилось. А впрочем, отслужить все равно пришлось бы. Где ни на то…

— «Отслужить»?..

— А что? Честно так уж честно, товарищ гвардии полковник. Служба для меня и вправду как отбывание срока. Физически я и до нее был в форме, ума тоже не прибавится. Я понимаю: долг и все прочее. Так я служу, честно служу.

— А я думал: ты взрослее…

Это прозвучало, как: «Я думал: ты умнее».

Василий дернул плечами, промолчал.

— И вообще, странно ты рассуждаешь о многом, — продолжил Донов. — В Братске ты «отбухал», в армии «остлуживаешь», в институте «проволынил». Действительно, все у тебя «распылилось». И даже с этим твоим понятием я не согласен. Не распыляться должно с выходом из своей деревни, а расширяться. У меня вон, сержант, полсвета, где хочется побывать, пока жив. Перед каждым отпуском начинаю перебирать, куда в первую очередь надо попасть. Обязательно надо. Да жаль — старею, не успеть всюду. Уставать начал, брат, сдавать… Потому, вероятно, что как раз отпуска меня опустошают. Таков парадокс: здесь, на работе, отдыхаю, отхожу после отпусков.

Василий взглянул на батю удивленно. Тот перехватил его взгляд.