Раскаты

— Что — непонятно, как можно уставать за отпуск? Места-то памятные, видишь ли, у меня не больно веселые… Дахау, скажем. Ну чем не место для покоя души? Или деревня родная — Борки. Это в Белоруссии, не так далеко отсюда. Не слышал?

— Нет.

— Той же судьбы, что Хатынь. Отец с матерью и сестренка у меня там расстреляны… Или вот в Хабаровский край надо бы съездить, на заставу одну. Друг у меня там похоронен, Володька Карташов. Первейший был друг! Вместе служили. Три дня мучился при полном сознании, простреленный насквозь… А то вот в Архангельскую область все мечтаю попасть, где пару лет пришлось провести после войны. Богом забытые были места! Теперь в тех краях, слышь, новый город построила молодежь — вот как меняются времена… Сослуживцы еще с разных концов приглашают. Э-эх, вот оно как, брат. Широкая, так сказать, география биографии.

— Отдохнуть вам надо разок хорошенько, товарищ гвардии полковник… — Василий, в котором давно и прочно устоялось к комбату уважение, равное восхищению, впервые почувствовал к нему жалость. Возможно, и не жалость то была, а неосознанное чувство превосходства молодости, не признающей усталости. — Поехать куда-нибудь в тихий уголок и порыбачить досыта, поохотиться.

— Где их найдешь, тихие-то уголки… — отозвался Донов. — Нет у меня их. А ехать в места совершенно новые, где и поговорить по душам не с кем, — тоже не ахти какой отдых.

Тут Василия озарило. Он покосился на комбата, не решаясь высказать сверкнувшую вдруг идею. Кто его знает, как он еще примет ее, вдруг возьмет да обсмеет? И все же не выдержал, сказал, сам не веря в то, что командир примет его слова всерьез.

— А знаете что, товарищ гвардии полковник… А поезжайте-ка вы к нам, в Засурье! Тишины там — во! — он рубанул себя правой рукой по горлу, показывая, сколько в Засурье тишины. — Я напишу своим, знаете, как будут рады! И поохотитесь, и отдохнете за всю жизнь. Кстати, у отца дружок есть, лесник. Он вас поводит. Знаете, какие у нас леса!.. Однажды папаша прихватил меня с собой к леснику Петровичу, два дня у него проторчали. Уж чего-чего, а тишины там — хоть волком вой. Шишка упадет в бору — за километр слышно. Но местечки зато! Одно краше другого, ей-богу. В ельниках день как ночь, в березниках — точно наоборот. Такие дубняки, осинники… Тетерева водятся, глухари, косые прям трамбуют первый снежок. Лицензию папаша возьмет, и на лося сходите, их у нас полно… Да знаете, от Горького до Урала лучше места нету, чем наше Засурье!

— Ну-ну! Верю, верю, что у вас действительно великолепные места, — рукой защитился Донов от напора сержанта, засмеявшись. — Но… но как все это будет выглядеть — не представляю. Нет-нет, абсолютно не представляю!

Как медленно ни ехали, «газик» уже подкатил к пятиэтажному дому, в котором жил комбат. Василий, сожалея, что дорога не продлилась хотя бы еще на несколько минут, развернул машину, въехал под арку и остановил у подъезда.

— И очень хорошо будет выглядеть, товарищ гвардии полковник, — сказал, выключив мотор. — На сто процентов уверен: останетесь довольны. Будете там здороветь, как наш лесной киреметь!

— Киреметь? Что за зверь, с чем его едят?

— Почти угадали, товарищ полковник! — У Василия от своей идеи разом взыграло настроение. — Киреметь — это злой дух у чувашей. Знаете, заметил я как-то: прямо настоящий конкурс у нас был в деревне на величание лесного хозяина. У русских, значит, — леший, но его быстро вытеснили, не звучит. У татар — шурале, у чувашей — арзюри, а у мордвы — вирява…

— Вирява? Смотри, как нежно для лесного пугала!

— Да. Оно и одолело было сначала, действительно хорошо звучит. Но потом чуваши вдруг вытащили уже не лешего, а духа — киреметь. И сразу всех на лопатки. Что-то очень такое есть в этом слове… — Василий даже пальцами прищелкнул. И, осторожно покосившись на батю, добавил: — У нас даже частушки такие есть: «Будем пить и будем петь — только б денежки иметь. А без них костьми греметь будешь, словно киреметь!»

— Заба-а-вно…

— А что — правда ведь интересно?

— Я и говорю… А ты, сержант, глазастый…

— Ну, при чем тут глаза? Тут уж, наверно, ушастый.

— Да я имею в виду вообще…

— И как, товарищ полковник, решитесь до нас?

Донов не ответил. Посидел, отрешенно смотря в темное стекло, и вдруг положил руку на плечо своего водителя.

— Давай-ка зайдем ко мне, Василий. Чайком побалуемся да потолкуем не спеша. Твои печали обмозгуем и мои тож… Я позвоню дежурному по части, скажу, что задержал тебя. — В голосе его прозвучала хитринка. — Идея, слышь, рождает идею: а почему, собственно, и тебе не побывать в отпуске? А? Быть шофером самого бати и ни разу не побыть дома — да тебя после этого куры обхохочут!.. Ну, идем, идем.

Комбатша Елизавета Егоровна, крупная седая женщина с постоянной усмешкой на полном лице, встретила их в прихожей, забрала у затоптавшегося Василия шинель, взяла его под руку и повела было в гостиную, но хозяин остановил ее:

— Мы, матушка, на кухню нацелились. Чайку бы нам. К вам мы позже зайдем. Вот придет Валюша — попросим ее сыграть что-нибудь, послушаем.