Раскаты

Милиционеры, хотя и молоденькие были ребята, но дело свое, чувствовалось, знали: сняли с телеги одну пустую флягу, перелили в нее молоко из ведер, затем отстегнули ремешки и приоткрыли сзади машины брезент, втолкнули туда и флягу и ведра. Тот, которого Сергей Иванович сразу прозвал про себя щеглом, снова отпахнул заднюю дверку легковушки и строго взглянул сначала на Майю, потом на Железина. Говорить он больше почему-то не хотел, но с лица его не сходила угрозность, особенно заметная из-за черненького пушка, то и дело подергивающегося нервно. Второй милиционер, что был пониже ростом — и, видимо, званьем, — подозвал к себе двух председателей, Захара Сидоркина и Макара Кузьмича, и, положив на капот два листка бумаги, попросил их подписаться как понятых. Макар Кузьмич все так же молча чиркнул по бумаге и передал карандашик Захару Сидоркину. Тот пытливо прочитал написанное на обоих листках и зло буркнул: «Не стану я это… пока не поправите. Не «принесенные им ведра», а «найденные у него». Поправили. Расписался и, отойдя, звучно сплюнул под ноги.

Сергей Иванович, глядя на все это, почувствовал, что опять теряет ощущение всамделишности происходящего (будто сон снится дурной, и все тут, ущипни себя покрепче — враз и проснешься), лица сельчан, которым собрался что-то сказать, снова растеклись и размазались. Он поднял голову, увидел неслепящий шар солнца, повисший точнехонько над Линией, и подумал, что со свекольного поля опушкой Угольного леса бабы, наверно, тоже тронулись домой, хорошо бы дождаться Марью, чтоб знала она, куда и за что повезли мужа. Но тут же ответил себе: не хватало еще бабьего вопля для полного смака, будто на смерть увозят его эти дотошные пацаны в милицейской одежке. Ничего страшного нет, разберется здесь Захар Сидоркин — слово ведь дал, — и завтра же вернется Железин обратно, на стыд и страх сотворивших ему подлость людей. Конечно, чует он, догадывается, кто так крепко шлепнул его из-за угла, но сработано чисто, и одна только надежда, что признается Марфа Васягина. Мысли эти как бы отрезвили Сергея Ивановича, он поманил к себе пальцем бабку Няшу Гуляеву, клюку которой давно уже выглядел, и сказал старательно ровно, чтоб не прорвалась в голосе дрожь:

— Там я платок Марье купил на день рожденья. На телеге вон. Передай ей и скажи… Ну, в общем, скажи, что тут такое было. Завтра, мол, вернется. Говорит, что даром, мол, не пройдет кой-кому этот навет. И за домом посмотри до Марьи…

— Скажу, Сергеюшко, скажу… бог тебе судья, — не то прошептала, не то вслух сказала бабка Няша, но Сергей Иванович уже не слышал ее. Ему и самому стало тяготно и противно стоять столбом перед сельчанами, резко шагнул он к легковушке и втиснулся на задок рядом с приемщицей Майей.

Знать бы Сергею Ивановичу Железину, что ему больше не вернуться сюда никогда, что глаз его зрячий последний раз видит и родной дом, в пять синих окон смотрящий на зеленую, сплошь в гусиных ровненьких лапках Линию, и синявинцев, будто взнайку сбежавшихся проститься с ним, и такое синее небо, уже взятое багрянцем на закате, знать бы ему все это — он, может быть, и немного сделал особого, биться в рыданиях да целовать всех подряд на прощанье во всяком случае не стал бы, но поклонился бы земле родимой в четыре широкие стороны обязательно. Но то славно, говорят, что не дано человеку знать свой завтрашний день. Когда тронулась машина и побежала вниз по Линии, часто кивая носом на ямочках и кочках, Сергей Иванович даже не выглянул ни разочку в ее пыльное окошечко.

9

С той самой минуты, когда мать, встретив у дверей, повисла на ней и, колотясь в невиданном доселе плаче, кое-как выдавила страшную весть, Варя так и не приняла всерьез опасности, которая будто бы грозила отцу. Не знала она, и не могло быть, по ее понятию, на свете ничего такого, чему посильно было бы сломить его, не то уж чтобы «пропал» он или «сгибнул», как говорила мать. Ну, вышла ошибка, ну, пусть увезли, завтра-послезавтра вернется он, как только разберутся. Вернется и расскажет, посмеиваясь, как и почему это приключилось, и станет снова подтрунивать над Варькой, и все у них опять будет хорошо и складно. Все это, впопад и невпопад, и выбормотала Варя, неловко поглаживая костлявенькие материны плечи, но чувствовала и сама, что слова ее нисколько не успокоили мать.

Наплакавшись наконец, припомнила Марья: да ведь Няша Гуляева говорила, что председатель Захар Сидоркин сам обещался все вытрясти у ферменских работников и наутро выехать в Речное за Сергеем Ивановичем. И засуетилась Марья, затеребила дочь: айда скорее к Захару, вызнал он что-нибудь про то заклятое молоко или нет и не раздумал ли ехать завтра в район — с ним бы и добраться до Речного. Может, одежку какую повезти отцу и еще чего, а то увезли в чем был, в рабочем да грязном…

И пошли они, пробрались сумеречной улицей, стараясь не попадаться людям на глаза, к дому Сидоркиных, что прямо напротив конторы через пруд стоит, выделяясь новой обшивкой.