Раскаты

Люди слушали молча. Некоторые мужики почему-то стали снимать фуражки, стягивали их медленно, сторожко, боясь породить нечаянный шорох.

До Вари, оглушенной и потерянной, тягуче стало доходить, что свершилось действительно очень и очень страшное, которое нельзя сравнить ни с каким сельским пожаром, ни с каким своим горем, и теперь хочешь, не хочешь, а пойдет жизнь совсем по-другому, и вот уже сейчас, в эту вот минуту надо начинать готовить себя к тому пугающе неизвестному «другому». Не видела, а почувствовала, поняла нутром, что подошла и встала рядом с ней мать, приобняла ее Варя и притянула к своему плечу, опять — в который уже раз! — подивившись ее худобе: и в чем душа держится!

— Как секретарь партийной организации и как ответственный от военкомата по гражданской обороне, объявляю запись добровольцев в Красную Армию. Думаю, верю, что все призывники и все, кто стоит на воинском учете, сейчас же, не дожидаясь повесток… — перешел к делу Петр Петрович, а у Вари так и ухнуло в груди от слова «военкомат»: Алеша говорил, что из техникума сразу проедет в Речное, становиться на учет в военкомат. Значит, сегодня он придет в военкомат и… Да нет же, нет, не заберут же его сразу! Может, и вообще не возьмут, не будут же брать всех подряд и всех разом. Вон Петр Петрович говорил только что: Красная Армия быстро разобьет врагов, сильнее ее нету на свете. Но страх уже вошел в сердце и быстро там угнездился, да и понимала Варя, что обманывается насильно: будь сейчас Алеша здесь — первым бы и шагнул к Петру Петровичу, а не стал бы мяться и морщить лоб, как мужики вон стоят и думают. Многое поняла она в нем тогда, когда он бросил все и побежал, не раздумывая, в Падь ловить Бардина.

— Теперь уж не поедут они в район… — шепнула сбоку мать. — Теперь уж не до нас им…

— Не знаю… спросим сейчас, — так же тихо ответила Варя, присматривая момент подойти к Петру Петровичу или Захару Константиновичу, который в это время говорил директору школы совсем почти охрипшим голосом: «Пиши, Петрович, и меня. Не старики мы еще, дело привычное».

Подойти к ним было не так-то просто и удобно — они были в самой середине толпы и заняты, конечно, вовсе не думками о поездке в Речное. Не сказать, чтобы мужики и парни дружно набросились записываться у Петра Петровича, хотя и не сторонились. Большинство курило или закуривало, причинно занимая себя, и закуривало неспешно, некоторые отбуркивались и отмахивались от жен, вдруг прилюдно прилипших к ним. Веселее пошло после того, как Михаил Зубрилкин бросил под ноги цигарку, затоптал ее и шагнул вдруг с громким: «Ну!.. давай пиши, Петр Петрович. Один хрен идти, не сегодня, так завтра призовут. Дело, смотрю, не шутейное началось». Подвинулись за ним Николай Бруснев, Ваня Сагин, кто-то еще, а Захар Сидоркин выбрался из толпы, пошел в обход ее к конторе и сам наткнулся на Варю с Марьей.

— А-а, и вы тут… Вон как дела-то обернулись, не получится сегодня ехать, сами видите. — И неприветливо покосился на всхлип Марьи: — Да не хорони ты его раньше сроку. Глядишь, само собой обойдется… А то и мы поедем, вот разберемся маленько здесь — и поедем.

С тем и ушел Захар Константинович в контору свою. Редко кто тронулся по домам и после его ухода, хотя и ждали, конечно, дневные хлопоты каждого. Но расходиться не хотели, жались в кучу поплотнее. Пастух Парамонов Максим тоже был здесь, без кнута, и не замечал, что коровы и овцы бродят, по улице, удивленно мукая и мекая.

— Что уж… пойду я тогда. К ночи обернусь. — Марья подняла глаза на дочь, и Варя поразилась ее лицу: губы у матери были поджаты в ниточку, глаза сухие (всхлипывала ведь только что) и злые. — У тебя, чай, тоже там полно своих дел… Но ты потерпи уж, присмотри за скотиной.

— Ну что ты, мам! — Варя обиделась. — Вместе пойдем, с ума я тут сойду одна…

Кроме обиды на мать, которая почему-то решила, что теперь и дочери не до них с отцом, подхлестнула ее в дорогу мысль: забежит она в Речном в военкомат и узнает, не становился ли на учет Алексей Морозов, а если повезет, то и самого его встретит там. Но ни обида, ни радость возможной встречи в Речном с Алешей — вдруг уловила сама — нисколько не тронули ее. И совсем отошли далеко и вчерашняя беда с отцом, и напугавшая до трясучки схватка Алексея с Бардиным, и тем более мелкие заботушки о своем доме-кордоне, где ничего еще нет у них и где им налаживать да налаживать жизнь. Видно, чересчур много разно-всякого — и хорошее было, ой немало было и хорошего! — свалилось на нее за последнее сумасшедшее время, и не смогла она выдержать, от всего отрешилась. Ни говорить не хотелось ни с кем, ни думать, вместо мыслей мелькали в глазах — в голове ли — какие-то картинки, да и те смазанные, не ее, а чужие.