Раскаты

Варя, конечно, и не подумала, что всерьез это говорит бабка Няша — шутить она мастерицей была и часто шутила без меры, — но Шурку взяла и пошла своей дорогой, дивясь кошачьей тяжести и посмеиваясь в душе над выходкой старушки. Оглянулась пару раз — бабка так и осталась сидеть, вся черная издали, недвижная и толстая, словно дубовый пень закорячили вечерние хулиганистые парни на крылец. Шурка встревожилась было, когда прошли околичный Михатов дом, но Варя погладила ее, прижала к себе, и кошка успокоилась, влезши мордой под самые мышки. Вглядываясь в кордон, белеющий высоко впереди в темно-синей стене леса, Варя ускорила шаг: показалось ей, что в двух окнах, выходящих в поле, горит свет, но это закатное солнце отозвалось в стеклах — они то гасли, то вспыхивали снова. И впервые расхотелось домой, пошла Варя медленно, посматривая на молодые дубки вдоль Крутенького, низкие и корявые, и нерадостная вдруг набежала мысль, что и она тоже становится совсем как мать: всего-то немного живет с Алешей, а уже дышит одним только им. Хорошо это или плохо? Неужели затем лишь явилась она в белый свет, чтобы думать его думки, делать его дело, жить целиком его жизнью? Может, женщинам вообще назначено так — полностью отдаваться мужьям? Видно же: самые счастливые пары как раз те, которые друг для друга живут, а те, у кого заботы вразнобой, грызутся то и дело, счастьем у них и не пахнет. Но ведь и у нее, наверно, должно быть свое дело в жизни, а не только мужа любить? Вообще-то, женское дело, конечно, такое: детей рожать (ой, неужели и у нее будет?!), растить их, но, как говорит Петр Петрович, любить и рожать и звери умеют, человек обязан трудиться и что-нибудь да создавать, не то он не человек. Алеше хорошо: родился в лесу, вырос в лесу и не представляет жизни без леса. Пытается вот Варя прильнуть к его делу, вроде и интересно ей, а все равно ведь не ее это дело — его. Ну, пусть, помечтать если да себя посмешить, пусть совсем-совсем захватит ее лес, многое распознает она у Алеши и когда-нибудь сможет сама лесником работать, но ведь не дадут ей самостоятельный обход! Не бабье это дело. Хотя… слышала она, что в соседнем Шумерлинском лесничестве работает одна женщина лесником и ничего, слышь, — справляется… Ой, боженьки, все — додумалась. Интере-есно… Интересно, как это будет выглядеть: в двух кордонах они с Алешей стали бы жить да в гости друг к другу ходить? Фу-ты, придумала!

И хватит, будет ерунду молоть. Теперь о другом надо думать: война. Война… Наверное, каждый шаг теперь надо мерить этим словом. Не захочешь, так заставит оно… Если возьмут Алешу на войну, то она-то куда? К матери вернуться и жить-ждать? А как же тогда их дом, в котором и пожить не успели, в котором каждый уголок, каждая дощечка обласкана его и ее руками? Так он и будет пустовать? А если не скоро разобьют немцев, то начнут жить в нем другие люди, расставят свои вещи, все переделают по-своему? Ну не-ет!..

Что означает ее твердое «нет» и что она станет делать, не успела Варя понять и решить — от кордона внятно донесся стук: бу-ум, бух, бум-м… Обо что-то пустое вроде стучали. Как в бочку. Алеша? Конечно, Алеша вернулся! Варя скорее к дому, толкнула с разбегу калиточку во двор — стук оттуда шел — и отшатнулась: на нее со звонким лаем бросилась рыжая поджарая собака. Уши торчком, зубки, маленькие и частые, оскалены… И не сразу разглядела Варя, что собака привязана тесемкой к подкрылечному столбику.

— Дамка! Сидеть! Нельзя!

Алексей вылез из-под крыльца, отряхнул замусоренные колени и, улыбаясь, подошел к Варе.

— Ты чего там… делаешь? — шепотом спросила она, запыханная и напуганная.

— Конуру для Дамки. — Алексей хотел притянуть ее к себе и тут же отдернул руку. — А у тебя что это за… зверь?

— А я с кошкой… Тетя Няша Гуляева силком всучила…

Она влетела на крылец, скинула кошку за дверь и, выбежав обратно, обняла мужа, первый раз; сама крепко поцеловала в губы. Стояли в обнимку и смеялись: «Я с кошкой к нему, а он — с собакой!» — «Она — с кошкой, я — с собакой: гав-гав-гав!» — «Р-р, мяу!..»

— А знаешь, мне тоже почти силком всучили Дамку. Пришел я в техникум за документами, а завуч наш Артем Никандрович расспросил меня обо всем, похмыкал и говорит: давай-ка дойдем ко мне домой, я тебе подарок сделаю лесниковский. Ну, пошли. Он и всучил мне Дамку, себе щенка оставил. Знаешь — это чистопородная лайка. Но помучился я с ней в дороге. Упрется и ни с места, особенно сначала. Э-э, да ты… Чего это ты, Варь? — наконец расслышал он в ее смехе слезы. — Ну-ка, ну-ка, пойдем в дом, что случилось тут без меня?

Приобняв, повел ее в избу и чувствовал напряженной рукой, как обмякло и отяжелело ее тяжело-упругое обычно тело.

— А что — война… ты знаешь? — Варя напряглась у верхней ступеньки, они остановились.

— В военкомате узнал… Пришел, а они там бегают все, шебутятся, еле добился на учет встать.