Раскаты

Не сразу поверила Марья сегодня милиционеру, когда тот велел подождать: сейчас-де выпустят вашего мужа. «Совсем?» — шелестнула, и самой-то слышно еле-еле, но милиционер понял: «Совсем, совсем. Что я — обманывать тут поставлен?» Да и как было поверить, если уже десятый, коль не больше, раз приходила из Синявина в Речное за два месяца и каждый раз отвечали ей одно и то, же; «Нету его здесь, нету. Сказано вам: он в особом отряде, строят объект. Война, мамаша, война!» Что такое «объект», не знала она, но звучало слово совсем не так, как «тюрьма», да и строит, значит, не сидит Сергей в каменной яме, какой представлялась ей тюрьма. А что не говорят, где строят они этот «объект», то секрет, значит, с войной связанный. Выходит, правду ей говорили, коль взяли вот и выпустили Сергея сегодня. Появился он из дальнего конца коридора — шаги твердые, смелые, — подал милиционеру какую-то бумажку голубенькую и, отпихнув дверцу перегородки, сразу же в уличную дверь, словно не заметил привставшую и потянувшуюся к нему жену. Чутьем дошла Марья: это он затем, чтоб не висла она при милиционере, и тоже скоренько за ним. Но Сергей и там не выказал радости ни воле, ни жене. Похлопал ее по спине и сказал всего: «Ну будет, не реви. Пошли отсюда скорей». Голос у него слышно изменился, сиповат стал и вроде бы сердит. А когда вышли на улицу с протянутыми вдоль порядков зыбучими досками, вдруг спросил: «Ты деньги с собой прихватила? Дай-ка. Приведусь в человеческий вид». И зашел в парикмахерскую. Вот и весь пока разговор был у них.

От парикмахерской, не сговариваясь, пошли они главной речновской улицей в сторону Суры, в сторону дома само собой. Сергей Иванович жадно сосал папиросы, взятые по дороге в ларьке, молчал и шагал широко. А Марья никак в голову не могла взять, о чем замолвить в первую очередь, и, поспевая за ним, думала, что наговорятся они еще, за двадцать-то верст, досыта.

— А глаз у меня видеть начал, — сказал Сергей Иванович и покосился на жену: поверила ли? Потом вдруг придержал шаг и заозирался. — Вот так, Марюшка. А давай-ка зайдем вон туда, посидим под деревцами.

И, не дожидаясь ее ответа про глаз и согласия посидеть, сошел с тротуара. Марья опять ни словечка, пошла за ним как привязанная. Зашли поглубже в молоденькие березки, засаженные вокруг белостенного районного клуба. Березки, тронутые сентябрем, уже роняли первые пожелтевшие листочки, на которые, такие чистые и ясные, не хотелось ступать ногой. Сели на самую дальнюю от дороги скамью с облупившейся краской, Сергей Иванович постукал ботинком о ботинок и, глядя в сторону — все он почему-то избегал смотреть в глаза Марье, — сказал приказно:

— Ну, давай рассказывай. Что там новенького у вас? Варька как?

Марье самой не терпелось узнать, как он тут жил, но перечить ему не посмела и пальнула то, что давно тоже просилось с языка:

— Варька-то? Не знай уж как и сказать… Сбесилась девка, прям слово. — И рассердилась, заметив на его лице ухмылку. Вот всегда у них с Варькой так: что ни скажи мать — начинают посмеиваться. Словно куда больше понимают они в жизни, чем она. — Чего лыбишься-то? Не знат сам ничего, а…

— Ну-ну, говори.

— Мужа-то забрали у нее на войну, недельки две уж тому.

— Алексея забрали?

— Да всех подряд берут… Пришли вечерком с кордону: вот — уходить завтра. Пьянки-гулянки не делали мы, посидели, покалякали, утресь проводили. И не поревела ведь девка-то наша, молчит, и всё. Потом ушла к себе на кордон. Ну, думаю, уложит вещички, соберет дак и явится. У меня, чай, и в уме не было… День пожду, второй — нету ее. Сама к ней пошла. И что ты думашь? Из лесу с собакой возвращатся! Завели они там собаку, кошку… Пиджак его лесницкий нацепила. «Дак ты что, — говорю, — с ума сходишь? Чё домой не идешь?» — «А я, — говорит, — как раз домой и иду, вот он, мой дом». И лыбится, как ты вот, и на кордон свой показыват. Я и онемела… Лесником ведь осталась! Я уж на другой день к старшему ихнему пошла, к этому….

— К Федору Савельичу?

— Вот-вот. Поругалась с ним, а он руками разводит: сама-де просилась, пусть спытат. Ежли-де не получится, вернется домой, а мне-де все одно некого больше нанимать… С ума посходили все. Аль я не понимаю чего.

Сергей Иванович ответил не сразу, сидел да подергивал губы свои в ниточку. То ль улыбку все ту же сдерживал, то ль недовольство выказывал, ничего не поймешь у него нынче. Да нет, лыбится опять…

— Не трожь ты ее, — сказал Сергей Иванович. — Все одно не сдвинешь, коль уж решила. Она посильней нас с тобой характером.

— Дак ведь понесла она, кажись, Сергей! Намедни пришла с кордону — чашку малосолок умяла. Сидит и еще в соль малосолки-то макат. Куда ж она там с ребенком-то одна?!

Марья начала злиться всерьез; глаза сузились в щелочки, губы подергиваться взялись. И как не сердиться-то ей, когда ни старый, ни малый понимать не хотят, какую глупость творят! Толкуй им, не толкуй — что горох об стенку.