Раскаты

— Обойдетесь как-нибудь, — жестко порвал Сергей Иванович ее злость, готовую вылиться слезами. — Время пришло такое — обходиться надо. Ты давай выкладывай, что там у вас еще новенького.

Марья краешком слуха выделила наконец: почему-то Сергей все время словно чужой говорит «там, у вас, обойдетесь». Но скоро подумала, что это он с отвычки, как давно ушедший из деревни говорит, и принялась выкладывать синявинские новости. Всех, кто сам пошел и кого позвали на войну, перечислила — муж только крякнул понимающе (кому же, мол, работать-то теперь в колхозе, один ж бабы да бабки остались!); о смерти Санюшки Коновала, бабки Няши Гуляевой и Самсона Беляка рассказала — тут Сергей ничего особого ни лицом, ни голосом не выказал, лишь буркнул давнишнее, привезенное с гражданской: «Вымирают, значит, мамонты» (а это знала Марья, что значит: помирают те, кому неспособно стало жить на свете, да и то верно — они ж у людей кормились-поились, а теперь людям разве до них?); только когда добралась она до дезертирства Коляна Васягина и поведала, что толстый Бардин руку правую раздавил, Сергей Иванович разом ожил, то ли хохотнул, то ли квохнул — непонятное что-то издал — и проворно повернулся к ней:

— Вот это интере-есно! Вот это заба-авненько… Поразбежались, значит, разбойнички? Так, говоришь, правую руку он раздавил? И при людях, знать, случилась с ним беда, при свидетелях? Ой, горе-то для него какое — не служить ему теперь больше в армии, не держать в руках ружья!

— У кузни он, говорят, покалечился. Был там народ. И Захар Сидоркин сам… — До Марьи медленно стало доходить, при чем тут народ и при чем место, где покалечил руку Бардин. — Теперь, толстопузый, в большие люди вышел: Захар его над фермами поставил, на место Уськина Вальки.

— Ну-у?! — Последней новости больше всего удивился Сергей Иванович, и голос его враз потускнел. — Вот уж не ждал я от Захара… Да-а, не позавидуешь вам, уж он-то покомандует.

— Захар еще и меня туда тянул. Отругалась я. Стану больно под мордатым этим ходить. Дак я лучше с мужиками лес рубить пойду. Рукам тяжельше, да сердцу вольготней.

— А ты, Марья, не бойся его. Иди на ферму, коль Захар шлет. Нам бояться нечего, пусть Бардин боится. Да он и будет бояться. Знает киска, чье мясо слопала…

— Ты чё все загадками сегодня? Не можешь по-людски напрямки, что ли?

— Какие загадки… Ясно уж — его рук дело было. Может, и не сам, а Васягиным велел с утра пораньше молочком нас угостить. Они ж перед ним на задних лапках ходят.

Марья кивнула согласно: она и сама подумывала на Васягиных. Да ведь не видел никто, разве докажешь.

— Как же отпустили-то тебя? — спросила, всполохнувшись: все про Синявино отговорили, а что тут с ним было — ни словечка до сих пор.

— «Как, как»… Отпустили вот. Поверили, значит, что не вор я, — не скрывая досады и непонятного опять же недовольства, отбурчался Сергей Иванович. — Чего там в узелке у тебя, дай-ка перекушу. Сегодня не кормили меня — с утра уж не арестант.

Он неспешно развернул узелок, в нем было пяток яиц, хлеба горбушка, соль в спичечном коробке и много мелких помидорок — красных, с зелеными прожилками. Последние, знать, собрала Марья с грядки, как раз такие и любил Сергей Иванович помидоры: прихваченные первыми заморозками, с горчинкой, серебристо-рассыпчатые. Жевал нехотя, посматривал без особого вниманья на желто-зеленые березки, на белесо-синее небо и отрешенно бесцветно держал в голове все разом: и поздние свежие помидоры, и Бардина, и умерших, и ушедших, возможно, умирать синявинцев, и сейчасную тишину вокруг, при которой невозможно представить, что где-то далеко грохочет небывалая на земле, по всему, война. И чуть сильнее думалось про Марьину обиду на его скрытность: так и не сказал ей, как провел тут два с половиной месяца и почему его вдруг взяли и выпустили. Возможно, он и рассказал бы ей порядком, если бы сам все знал и понимал до конца, но в том, что происходило с ним в арестантские дни, для него и самого было много загадочного, которое он прикидывал по-разному, да не отгадывалось оно никак. Вернее, Сергей Иванович хорошо знал и понимал только часть из всего происшедшего — за что его забрали и как он провел эти призрачные неживые дни. А вот почему освободили его и какие силы в том сыграли свое, он, конечно же, знать не мог.