Расколотое небо

«Дурацкая, нелепая, сумасшедшая война! — думал англичанин сердито. — Русские сами не знают, чего хотят. Глупые приказы их главкома бросают отряд с места на место, и нигде нет настоящего успеха. Из-под Царицына снова вернули на прежнее место стоянки, в который раз нацелили на Астрахань, но никто не гарантирован, что завтра новый приказ снова не сорвет отряд с места, и его бросят куда-нибудь на север или на юг… А коммодор Норрис требует одного — Астрахань, Астрахань, Астрахань…»

Шеф-пайлот чувствовал, как его сильное, молодое, тренированное тело постепенно наливается покоем. Но это не радовало… Экзотическое и выгодное путешествие оборачивалось кровью.

Лоуфорд поднялся.

Когда он вошел в барак, увидел — в кают-комнате полно пилотов. Злые бледные лица, тягостное молчание. На столе разлито вино, в комнате висит плотная пелена табачного дыма.

— Кто не вернулся? — снимая перчатки, спросил Лоуфорд.

— Эд Ричи… — сказал Тубеншляк. — И штабс-капитан Марвин. Он у него стрелком ходил сегодня…

Лоуфорд поморщился, черт с ним, с русским, но веселый рыжий Ричи? Он был отличным воякой, свойским парнем, почти мальчишкой выступал в воздушном цирке, показывал изумительные по храбрости номера.

— За Ричи они дорого заплатят, — угрюмо сказал шеф-пайлот. — А кто разбил «де-хэвиленд»?

— Я… — сказал из угла Черкизов. Лицо у него было желтым, восковым. Повязка на руке намокла.

— Вот как? — Лоуфорд пожал плечами, обернулся к Тубеншляку. — Передайте господину Черкизову, что я буду решительно требовать от русского командования отстранить господина Черкизова от руководства отрядом. Я намерен взять всю ответственность на себя.

Митя перевел и добавил от себя:

— Крышка тебе, Витюша… Эта кукла альбионская своего добьется.

— Черт с ним! — яростно сверкнул глазами Черкизов. — Скажи ему — я обещаю впредь летать аккуратней…

Выслушав Тубеншляка, Лоуфорд покачал головой, сказал твердо:

— Ни о каких полетах господин Черкизов пусть больше не думает. Он плохой пилот. «Де-хэвиленд» стоит около полуторы тысяч фунтов. Я не имею права доверять столь дорогие машины людям, которые не умеют садиться даже в полном безветрии.

— У меня же руку пробило… — сорвался Черкизов. — Что он, смеется?

— Плюнь, — сказал Тубеншляк. — И скажи спасибо, что в это пекло больше тебя не сунут! Мне бы так…

Стрелок Лоуфорда умер от ран через час.

Зарыли его в тот же вечер в чужую землю, на чужом кладбище за станцией. Могила все время осыпалась, со стенок струился белый песок. Треснул сухой винтовочный залп. Ветер шевелил на мачте приспущенный «Юнион Джек».

Позже шеф-пайлот аккуратно заполнил счет в казначейство. Боевые действия в воздухе против вражеских аэропланов по контракту оценивались в три раза дороже обычного полета. Русские задолжали за этот день британским авиаторам триста сорок фунтов. Счет за смерть стрелка и гибель Ричи, упавшего вместе с Марвиным под городом, он заполнил отдельно, приложив адрес близких Эда. Они получат тысячу фунтов за него плюс страховка.

После этого шеф-пайлот заперся в своей комнатке в бараке и впервые за все время пребывания в России оглушил себя водкой, стараясь забыть все случившееся. Однако забыться не удалось. Чем больше он пил, тем холоднее и трезвее становился. Так с ним бывало всегда, когда он встречался со смертью…

Геркис уныло ругался по-латышски. Языка Щепкин не понимал, но суть была ясна: столько дней ждал боя, а, когда он произошел, дрался не он. Геркис скреб свой затылок, моргал светлыми ресницами, поминал латышских чертей. В самые скорбные моменты переходил на ядреную русскую речь, И это уже было понятно. Щепкин отхлебывал из макитры крепкий квас, жмурился от удовольствия. Одежду он сбросил, сидел за столом в трусах, потное, блестящее тело подсыхало. Усталость была приятной. Тело казалось невесомым, кожа покалывала, как от озноба.

Мотористы закатывали аппараты в ангары. В распахнутое окно залетали обрывки слов и смех. Радость победы делала всех говорливыми.

— Да ладно тебе! — наконец оборвал Щепкин Геркиса. — Ну что ты, Янис. Завтра полетишь сам! Машину я тебе сдал целенькой!

— Это я еще посмотрю! — сказал недоверчиво Геркис и отправился к ангарам — щупать и обнюхивать свой «ньюпор».