Расколотое небо

Глазунов тоже хмыкнул, но невесело. Афанасий загляделся на аптечные шкафчики. На стекле рисунок: гадюка, как заправская выпивоха, заглядывает в бокал на тонкой ножке. Под стеклами же на прилавке пустота. Лежит только здоровенная груша из красной галошной резины. Для чего, не понять.

Провизор, сказав: «Нету, ничего нету», ушел в другую комнату. Афанасий и Нил Семеныч уже направились было к дверям, когда уборщица поманила их:

— Вы доктора Богородского знаете?

— Ну?

— Так вот что я вам присоветую! — зашептала она. — Вы у него в дому пошарьте… Он с нашим-то аптекарем в стачке. Ишо под рождество пол-аптеки к себе перевез.

— Как понять?

— А так! Нужна какая микстура, ему секретно в ножки люди бухаются… Бумажных денег не берет, только золотые. Я ему сама крестильный крестик отдала… поясницей хворала… Берет также съестное: рыбу, мясо. Вино всякое.

Тут же отправились они к двухэтажному дому. Нил Семеныч нашел Молочкова. Тот выслушал его, подумал и сказал:

— Не ваш первый сигнал…

Впереди поехал «паккард» с чекистами, за ними двигалась телега, так что банки гремели. Автомобиль и телегу оставили подальше от дома Богородского. Шестиоконный фасад выходил на улицу, окна были плотно зашторены, только кое-где пробивались узкие лучики света. Слышались веселые голоса, звон посуды.

Чекисты передернули затворы, часть стала под окнами, другие пошли сторожить черный ход. Молочков (Глазунов и Афанасий от него не отставали) поднялся на каменное крыльцо. К двери была приделана бронзовая львиная голова, из пасти вместо языка свешивалось кольцо. Молочков подергал его.

За дверью зашаркали ноги, помедлили, строгий женский голос сказал:

— Что надо?

— Доктора… К больному… — сказал Молочков.

— Доктор отдыхает…

— Я заплачу! Любую сумму! — твердо сказал Молочков.

Зазвякали замки и засовы, дверь приотворилась. За нею стояла красивая девушка в белой наколке на волосах. Смотрела строго.

Молочков шмыгнул внутрь, оттер ее плечом, погрозил револьвером. Та ахнула, зажимая рот ладонью. Рядом с нею тут же стал чекист с карабином. Афанасий и Нил Семеныч двинулись за Молочковым. Тот толкнул дверь из передней. Афанасий заморгал от яркого света.

Свечей здесь не жалели. Хрустальная люстра сияла над длинным столом, накрытым белоснежной скатертью. Во главе стола сидел пожилой человек с белым бритым лицом, брезгливо оттопыривал губу, курил длинную папироску. На нем был костюм немыслимой, ослепительной белизны, под горлом чудной бантик.

— Доктор Богородский? — спросил Молочков у него.

Он чуть заметно побледнел, сдернул с ворота салфетку, улыбаясь, поднялся. В его очках отсвечивали две люстрочки.

— Извините… Это ко мне… — сказал он беззаботно гостям, которые разом перестали жевать. — Вероятно, кто-то заболел из ваших коллег? Вы ведь из чека? Товарищ Молочков?

— Вот ордер на обыск!

— Что за глупость! Не понимаю… — Богородский пожал плечами. Из передней быстро и тихо вошли чекисты, встали у окон и дверей.

— Прошу гостей без шума покинуть помещение, — сказал Молочков. — Вас проводят для проверки документов и снятия некоторых показаний. Через два часа мы вас, если вы невиновны, отпустим по домам, уважаемые! Тихо-тихо! Шагайте! Вы мешаете обыску.

Ужинавшие, растерянно оглядываясь, уходили. Их сопровождали чекисты.

Богородский сидел за столом, комкал салфетку. На Молочкова он не глядел, только очень часто и быстро протирал стекла очков.

Откуда-то из-за стены донесся переливчатый смех, звон гитары, голос Настасьи Никитичны с вызовом запел:

А я люблю военных! Военных! Военных!
Красивых и надменных! Надменных! Да!

— Весело у вас… — буркнул Молочков, отодвинул занавеску из бамбуковых висюлек, пошел по темному коридору. Афанасий шмыгнул за ним. Молочков остановился в темноте перед распахнутой дверью одной из дальних комнат и уставился в нее с интересом. В комнате под фиолетовым абажуром горела керосиновая лампа, от этого света там все казалось дымным и сиреневым. Прямо на полу на ковре сидел Леонид Леопольдович Свентицкий, курил, пускал кольца к потолку. Белела его сорочка, перехлестнутая подтяжками, блестели сапоги. Рядом с ним стояла длинногорлая бутылка. Настасья Никитична в черном шелковом платье, сидючи на софе, щипала струны гитары.

Молочков входить не торопился. Афоня ткнулся носом в его спину. Он, смешливо блестя глазами, погрозил ему пальцем.

Летун отпущен на свободу…
Качнув две лопасти свои,
Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи.
Его винты поют, как струны…
Смотри: недрогнувший пилот,
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет…

— запела поповна. — Вы знаете эти стихи, Леня?