Расколотый мир

Принцесса замерла.

– Не уходите, – попросила она испуганно. – А если вас убьют? Я останусь совсем одна!

– Если я не уйду, нас убьют на скалах, – сухо отрезал Тротт, отворачиваясь. – Вы закончили? Идите есть.

Он направился обратно к стоянке, услышал за спиной поспешное шлепанье. Богуславская схватила его обеими руками за руку, забежала вперед, встала перед ним.

– Профессор, – кусая губы, сказала она, – пожалуйста, не уходите. Пожалуйста! Я потерплю. Я что-нибудь придумаю! Пожалуйста!

Руки ее дрожали, и она выглядела той, кем и была, – совсем юной и очень испуганной девочкой.

– Пожалуйста, – повторила Алина жалко и прижала его руку к своей горячей щеке. И внутри, в самом сердце, у Макса что-то тоскливо дрогнуло и заболело.

– Хорошо, – проговорил Тротт и аккуратно высвободил ладонь. – Я никуда не пойду.

– Правда? – она даже пошатнулась от облегчения, заулыбалась радостно.

– Обещаю, – кивнул он. – А теперь есть и спать, Богуславская.

Заснула Алина мгновенно, поджав ноги и укутавшись в куртку, а Тротт послушал немного ее выравнивающееся под звуки леса дыхание и выбрался из норы под папоротником. Мешок он, достав часть монет и несколько кусочков золота, оставил в убежище: если не вернется, это хоть немного увеличит шансы спутницы на выживание. Прикрыл парой листьев корни: нору и так заметить трудно, да и не пролезут туда местные чудовища, но поберечься никогда не лишнее. Измерил прутиком узкий девичий след у ручья – и, ускоряясь, прижав крылья к спине, побежал туда, откуда они с Богуславской пришли.

Ночной лес жил своей жизнью: верещали вездесущие мелкие ящеры – они не любили жару и выходили к темноте греться на камнях, впитавших тепло солнца, – щебетали птицы, скрипели сломанные папоротники. Макс контролировал дыхание, прислушивался и принюхивался, но людей не ощущал и огней факелов не видел. Да и вряд ли преследователи осмелятся идти в темноте: кому охота попасть на ночную трапезу к пауку-лорху? Это Тротт двигался уже проверенным путем, да и ночное зрение помогало.

Деревню, ютящуюся на галечном пляже, он учуял издалека, по запаху тухлой рыбы и гниющих водорослей. Не вся рыба в местных морях была съедобной – попадалась и ядовитая, и та, в которой мяса-то и не было почти, одни иглы, жир и чешуя. Ядовитую не выбрасывали, оставляли перегнивать в колодах и получившуюся смертельную смесь использовали для острог и стрел, а излишки продавали скупщикам (а те перепродавали ее охотникам и наемникам). Из местных водорослей и несъедобной желчно-костистой рыбы делали мазь, которой лечили всё на свете.

Деревенька на фоне общей нищеты тех, что Макс видел ранее, выглядела даже зажиточной: с десяток домишек, построенных из колотого папоротника и покрытых листьями, несколько лодок. Сушились растянутые на распорках сети и снасти, трепетала на ветру одежда, постукивали друг о друга связки сухой рыбы. От огромных папоротниковых колод, поставленных чуть в отдалении, несло так, что в горле перехватывало и хотелось кашлять. Море немного штормило, и над его колышущейся поверхностью мчались в фиолетовых небесах две луны.

Тротт выбрал дом покрепче и побольше, открыл дверь, постучал с силой и отошел подальше ждать хозяина.

Внутри зашуршало. В темном прорубленном окошке вырисовался силуэт мальчишки лет одиннадцати – тьма расступилась, очерчивая его объемными цветными тенями, обрисовала в руке и короткую костяную острогу. Макс не обманывался кажущейся хлипкостью пацана: дети рыбаков такой острогой пробивали кожаные панцири местных морских черепах, а уж незваный полуголый гость и вовсе был легкой добычей.

К мальчишке в темноте неслышно подошел взрослый, видимо, хозяин дома. Теперь инляндца изучали вдвоем.

– Не бойтесь, – негромко проговорил Тротт, протягивая руки ладонями вверх, – я зла не сделаю.

В доме снова зашуршало. Хозяин, крепкий мужик лет тридцати, долго ждать себя не заставил – вышел, держа в одной руке нож, а в другой – плошку с горящим на рыбьем жиру фитилем. Сощурился, разглядывая Макса, сплюнул на гальку. В глазах его была мрачная настороженность.

– Я без зла пришел, – повторил инляндец, не двигаясь с места.

– Со злом бы н’ стучал, – меланхолично ответил рыбак, засовывая нож за пояс. Присмотрелся, подошел ближе. – Вот диво-то, крылатый, что ль? – он провел чадящей плошкой прямо у плеч позднего гостя. – Я таких, как ты, н’ видел, слышал только, что н’ дальнем берегу встречали.

Максу приходилось прислушиваться, чтобы понимать речь хозяина дома, – язык на Лортахе был общий, но имел множество диалектов, и в той же Лакшии говорили совсем иначе, чем в этой деревеньке.

– Меня зовут Охтор, – представился Тротт, как положено было. Местные верили, что назвавший имя не принесет зла, иначе его покарают боги. – Рыбных тебе лет, хозяин.

– Виенши, – неохотно произнес рыбак. – Староста я местный. И тебе н’ хворать. Чего нужно тебе, Охтор?

– У меня есть деньги и золото, – Макс достал из-за пояса тряпицу, – много золота, почтенный Виенши. Я все тебе отдам, если ты продашь мне чистую одежду и обувь и немного той мази, что вы раны лечите. И еще кое-что…