Расколотый разум

Дела идут не очень хорошо. Я пытаюсь восстановить нервы, используя части корешков, еще присоединенных к спинному мозгу, в качестве доноров для вырванных нервов. Но просчитываюсь и задеваю подключичную вену. Ужасающе много крови. Я сжимаю ее и зову сосудистого хирурга, но уже слишком поздно.

Я думаю о лицах родственников в комнате ожидания. Также я, к своему стыду, не могу не думать о юристах, о внутреннем расследовании в больнице, которое неизбежно последует. Об утомительной бумажной работе, что всегда сопровождает ошибки, мелкие и крупные.

А затем в комнате случается что-то вроде толчка землетрясения, и вот я уже не в операционной. Нет пациента под анестезией на столе. Вместо него я вытаращила глаза на кровать со сбитыми простынями в цветочек. Я все еще покрыта испариной, сердце отчаянно колотится, но на руках больше нет резиновых перчаток, они больше не держат острых инструментов. Большая кровать с дубовой рамой. Гардероб ей в тон. Пестрый восточный ковер. Ничего знакомого.

Я хочу обратно в операционную, к успокаивающим зеленым стенам, к стальным инструментам и их увеличенным отражениям в стальном ящике. Все на своем месте. Но это. Богато обставленная, нестерильная обстановка. Я чувствую себя не в своей тарелке. Я хочу вымыть руки, собраться, попробую еще раз. Закрываю глаза, но когда открываю их, я все еще в той же комнате.

А потом слышу голоса. С трудом я нахожу дверь в комнату. Я должна внимательно изучить каждый сантиметр каждой стены, пока не найду выход. За дверью длинный коридор, выкрашенный в темно-красный, завешенный фотографиями. А в конце коридора спуск. Приятный мягкий материал под моими ногами покрывает полированное дерево, на нем узор из переплетенных синих и зеленых цветов.

Я иду осторожно, глядя под ноги и держась за длинный гладкий кусок дерева. Спускаюсь и считаю. Двадцать раз я вытягиваю правую ногу, ставя ее на поверхность ниже предыдущей. Двадцать раз я подтягиваю левую ногу, пока она не встанет рядом с правой. И чем ближе я подхожу, тем громче становятся голоса. Смех. Я слышу свое имя. Буду действовать осторожно.

Их двое, мужчина и женщина, сидят на диване в гостиной. У женщины волосы по плечи, очевидно осветленные. Это ей не идет. Она крупная. Джинсы слишком тесные, чтобы в них было удобно, я вижу, как верхняя пуговица врезается в ее живот.

Мужчина встает, когда замечает меня. Он старше. Старик. Раскрывает объятия.

– Дженни! – И не дожидаясь ответа, его руки обвиваются вокруг меня. От него хорошо пахнет. Клетчатая рубашка мягко касается моей щеки, но его борода колется. Белоснежно-седые волосы с проплешиной на макушке. Пепельная, не седая борода. Выглядит грязной по сравнению с волосами, это несколько портит впечатление.

– Разве ты не рада увидеться со своим старым другом Питером? – спрашивает блондинка.

– Ах да, – говорю я и улыбаюсь. – Питер. Как дела? – Я добавляю в голос тепла. Даже беру его руку, переступив через себя. Нужно быть хитрой. Нужно подыграть.

– Неплохо. Наслаждаюсь солнышком. Ты же знаешь, я никогда не любил чикагскую зиму. Хотя эта, кажется, уже закончилась. Сюда, садись, садись. Вот сюда. – Он пододвигает бежевое кресло, и я тону в его мягкости. – Он снова берет меня за руку. Сколько же времени прошло, Джен.

– А сколько? – спрашивает блондинка. Она не дожидается ответа. – У тебя, наверное, уши горят! Он только и говорил что о тебе!

Она улыбается. Он улыбается. Я тоже улыбаюсь.

– Да, так оно и есть. И в самом деле.

Становится тихо и довольно неловко. А потом мужчина снова заговаривает, уже не так сердечно, но более вежливо.

– Ты ведь на самом деле меня не помнишь, да? – Но в его взгляде нет той мольбы и боли, с какими мне обычно задают этот вопрос. Нет отчаянной просьбы обмануть, разуверить.

Он теперь нравится мне гораздо больше.

– Нет, – говорю я. – Ни капельки.

– Я должен завершить кое-какие дела в городе. Я приезжал на похороны, но все сочли, что лучше тебя не беспокоить. К сожалению, все немного запуталось. Аманда не обновляла завещания после развода. Нужно разобраться с домом. Кажется, на то, чтобы найти того, кто его унаследует, уйдут месяцы. Это было ее единственное имущество. Но даже на этом рынке он стоит внушительную сумму. Но сейчас мои руки связаны.

– Какой развод? – спрашиваю я. – Какие похороны?

Он на секунду замолкает.

– Что ж, я просто напомню нам обоим. – Он улыбается. А потом вновь становится серьезным. – Я понимаю, что для тебя это немного сложно. Я хочу, чтобы ты поняла, что я в тебя верю. Безоговорочно. Очевидно, ты не знаешь, о чем я говорю. Может, ты и не вспомнишь этого. Но только потому, что шанс еще есть, я бы хотел тебе кое-что рассказать.

Блондинка встает, будто бы хочет уйти.

– Нет-нет. Вам не нужно уходить. Это не что-то личное. Мне бы просто хотелось поделиться. Скорее всего, для самого себя. С другой стороны, мне хотелось бы обсудить кое-что хорошее. Может, что-то и вспомнится.

– А я тогда буду стенографисткой. Запишу все это. Так, чтобы она смогла это перечитать, когда ей станет лучше. Может, так все будет для нее иметь больше смысла.