Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

– I am Jesus Christ! – возражает в ответ тот, делая руками жесты волшебника в воздухе. – I am almighty! I can eat ice-cream every day!

Сзади них две старушки англичанки с энтузиазмом обсуждают какие-то животрепещущие проблемы – но я, как ни вслушиваюсь, все не могу понять о чем они.

– О чем вы говорите! – говорит, наконец, та, что сидит слева, у окна. – О чем вы говорите! – повторяет она, тряся головой. – Зачем же продукты хранить в морозилке?! Есть ведь магазин! Конечно у вас тратится огромное количество энергии ни на что! Я ни-ко-гда не пользуюсь морозилкой!

Рядом с нами рыжая англичанка с золотой стрекозой на шее вместо креста (из тех рыжих, у которых, по счастливой случайности, все коровистые красноватые крупные бесформенные веснушки сбежали с лица на невидную часть тела – на шею сзади, и плечи, и спину, – но которые как раз почему-то всегда любят ровно эту неприглядную, рыхлую у них почему-то всегда, с ноздреватой кожей, часть тела выставлять напоказ и носят майки с глубоким декольте) милуется с молодым волосатым пакистанцем:

– Скажи мне, ну скажи мне: что бы ты хотел, чтобы я тебе приготовила, когда мы придем домой?! – любвеобильно допытывается дама, беря его за руку. – Что ты любишь?! Скажи мне честно: что?! Хот-дог или бургер?! Хот-дог или бургер?!

– Neither, – мрачно отвечает паки с такой интонацией, как будто у него во рту бобы, и отворачивается в окно.

Я говорю, очень тихо:

– Шломо, пойдем, пожалуйста, обратно на первый этаж: здесь от кого-то ужасно разит духами…

– Ты же любишь духи?! – орет Шломо, хватаясь, при рывке автобуса, за рукоятку сверху.

– Я просто недавно узнала, что в них добавляют, – говорю (громко уже – решив, от нахлынувшего опять сонливого состояния: а чего стесняться?). – Не очень-то приятно, – говорю, – знать, что дамы, а то и некоторые мужики, мажутся мускусом, то есть выделениями желез убитых лосей и оленей, которые добавляют во все, оказывается, без исключения, французские духи!

Рыжая англичанка нервно оборачивается – и ревниво кладет рябую руку на шею пакистанцу с животной черной двойной дорожкой-елочкой волос к позвоночнику, приглаживая и почесывая крупные его угри.

– Бежим! – вдруг орет опять Шломо. – Вот! Вот! Мы проезжаем место, которое нам нужно! Дражайший! Подвиньтесь! – отодвигает он кондуктора уже на первом этаже – и, как только автобус тормозит в пробке, спрыгивает с открытой площадки, не оставляя мне другого выбора, как спрыгнуть вслед за ним.

На мелководье лужицы маленького неработающего фонтанчика, у входа в парк, скворцы, крылышкуя, принимают душ шарко, после этого вспархивают и радостно, хулиганисто скрежещут всеми своими скворечными словцами, как маленькие летучие граммофончики. Черемуховый голубь, в ярко-карминных чистеньких черевичках и голубых панталонах, с грацией италийских фресок делает книксен, чтобы напиться, всплескивает ручками, и был таков.

– Ну и где здесь твоя синагога? – спрашиваю. – Никакой тут синагоги рядом с Кензингтонским дворцом не видно.

– Не видно, значит будет видно, – недовольно комментирует Шломо. – Что я, виноват что ли…

Рядом с дворцом какие-то строительные оранжевые выгородки, рабочие что-то копают.

– Наверняка здесь какой-нибудь луна-парк построят – вместо дворца, – ворчит Шломо. – Бедная Европа гибнет! Надо у кого-нибудь все-таки спросить…

Забравшись с ногами на лавочку, с торца дворца, пожилой бородатый бомж с достоинством делает себе педикюр.

– Дражайший! – вопит Шломо, подскакивая к нему. – Дражайший, вы не знаете ли где тут…?! Нет, вы, пожалуй, не знаете…

Я думаю про себя: а прилягу-ка я лучше вон под той цветущей вишней, которую приметила еще при входе в парк. Ни слова не говоря Шломе, чисто на правах сонной сомнамбулы, дрейфую к роскошному дереву – но Шломо почему-то все-таки тащится за мной: видимо, решив, что у меня есть идеи насчет маршрута.

– Какой я дурак! – разоряется Шломо, пронаблюдав, с завистью, как я, без единого звука, устроилась на траве, засыпанной сливочными крапинами вишневых лепестков. – Какой я дурак: надо было пальто взять – я бы на нем сейчас хотя бы присесть на траву смог, а то я в этом смокинге, в брюках этих…

Зеленые шилохвостые попугаи безмолвно и с наслаждением объедают цветы на верхушке огромной кроны вишни, вызывая новые припадки снегопада.

– Я бы на твоем месте, – говорит Шломо, – не рискнул лежать под вишней с открытыми глазами, когда на дереве резвятся попугаи: помнишь, что с Товитом произошло?

Я говорю:

– Мне очень понравилась там собака ангела – или чья там это была собака… – и глаза все-таки, под предлогом, что последовала совету Шломы, закрываю.