Расписание тревог

Барышев надел куртку. Молча подошел к разрушенному мостку и, не остерегаясь больше испачкаться, восстановил все как было. Потом, не глядя на стекольщиков, вернулся на свое место, взялся за ножовку.

— Эй, — окликнул его старшой. — Ты как знал, что брусок там?

— Я его сам туда положил. Я не знал, что он вам понадобится, — сухо сказал Барышев.

Стекольщики уставились на него, как на помешанного.

— Во, га-ад… — проговорил старшой.

— Вась, дай ему по сопатке! — подсказал конопатый.

— А что? — поддержали двое других. — И надо! Чтобы вперед неповадно было.

— А ну, топай отсюдова! — рявкнул старшой.

— Захлопни зев, — сказал Барышев. — Надует, простудишься.

Двое других, укладывающие на верстак стекло, приостановили работу.

— Да ты что, мужик! — сказал один из них миролюбиво. — Ты беги, беги давай, пока целый, Вон у Васи кулак какой. Гиря.

Старшой, сбычив голову, уже шел на Барышева.

Барышев посмотрел поверх его головы на свой многоквартирный дом. Там беспечно завтракали, смотрели утренние передачи и вообще радовались выходному дню. Тогда Барышев выхватил из-под щита лом, занес над головой. Чувствуя, как противно пресекается голос, проговорил:

— Еще шаг, и я раскокаю ваше стекло к чертовой матери.

Стекольщики замерли каждый на своем месте, четверо против одного, и вдруг Барышев заметил, что старшой пятится. У Барышева онемели руки, и он медленно опускал лом, а тот все пятился, пятился и бессмысленно моргал глазами.

— Вась, не связывайся! — запоздало сказал конопатый. — Он же шизя. Им что, у них справки, а мы расплачивайся!

И в эту минуту неподалеку от них раздался слабый крик. Кричала старушка с хозяйственной сумкой. Сбилась с тропки и увязла в глиняном месиве. Сначала ногами, потом руками.

— Что ж ты, бабка, под ноги не глядишь? — сплюнув изжеванную до табака папиросу, сказал старшой.

— Дай тебе бог доброго здоровья, — всхлипывала старушка, пока он поочередно вынимал из грязи ее руки а ноги. — Дай тебе бог доброго здоровья, милок…

Конопатый едва не лежал от смеха, корчился и раскачивался, двое других хохотали беззвучно, прикрывая рты рукавицами. И только четвертый, молчун, возился у верстака.

Старшой очистил щепкой сапоги, подошел к своим.

— Хватит скалиться. Работать надо.

Стали размечать стекло. Конопатый влез на верстак, лег животом на стеклянный лист и вытянулся во весь рост. Ему подали стеклорез.

— Готов? — спросил старшой, придавив линейку.

— Готов! — откликнулся конопатый.

Двое других взяли его за ноги.

— Ровней тащите! — предупредил старшой. — Н-ну… по-шел!

Конопатый, вжавшись в стекло, стремительно скользнул по нему, оставив белую риску надреза.

3

Солнце поднялось уже высоко. Барышев пилил щиты; из одного получалось четыре секции, а не пять и не шесть, как он рассчитывал. Он отнес первую партию к изначальным плахам, стал укладывать. Деревянный тротуар вытянулся метров на пятнадцать, но не покрыл еще и четверти трясины. Барышев потоптался на готовом участке, проверил, не танцуют ли где доски, подсунул в нужных местах каменья и опять вернулся к щитам.

Стекольщики между тем устроили перекур, посматривали украдкой в его сторону. Наконец конопатый не утерпел, подошел к нему, спросил озабоченно:

— Сколько там на ваших золотых?

— Одиннадцать, — ответил Барышев.

— Ишь ты! Золотые, так и идут не спеша.

Барышев усмехнулся.

— А это какая пила? Поперечная или продольная?

— Не знаю.

— Ну-ка, давайте-ка!

Конопатый выхватил ножовку из рук Барышева, приложил зубьями к глазу, точно прицеливаясь, потом вытащил плоскогубцы. Стальное полотно ножовки заметалось в его ладонях, как рыба.

— Держите!

Барышев поблагодарил; дело пошло много быстрей и легче.

— То-то! — сказал конопатый.

— Слушай, — улыбнулся Барышев. — А ты почему такой конопатый?

Стекольщики загоготали.

— Он у нас не конопатый! Он крапчатый!

— А через сито загорал! — ответил конопатый и захохотал сам, откровенно радуясь, что нашелся ответить в масть, никого не обидел и себя не посрамил.

— Коля! — сказал он щедро и протянул руку.

Когда Барышев покончил со вторым щитом и перенес готовые мостки, миролюбивый обратился к нему уже без всякой дипломатии:

— Интересно узнать, это вас жильцы наняли?

Барышев пилил, собираясь с ответом.

— И по сколька с носа? Поди, копеек по двадцать?

— А тебе мало? — оборвал его старшой. — Если с кажной квартиры, хм… рублей восемьдесят получается… Вон домина-то какой.

— Да я просто так, — сказал Барышев. — Размяться захотелось.

— А-а, — протянул миролюбивый. — Конечно, ежели труд умственный, размяться хорошо. Голова отдыхает. Вы кто по специальности будете?

Барышев не любил называть свою профессию без нужды; люди тотчас начинали рассказывать о болезнях и просить совета. Но здесь все были здоровы, как волы, и он сказал правду:

— Врач.

— Да что вы! — обрадовался миролюбивый. — Посоветуйте, что делать: как с вечера выпью, так наутро голова разваливается! На два полушария! Иногда на три!

— Настаивайте на ампутации, — сказал Барышев.

Стекольщики дружно расхохотались.

И тут впервые за все время заговорил четвертый — напарник миролюбивого. Слова у него выходили туго, и он для облегчения выпячивал тяжелые губы: