Расплата

Обращаюсь к Вам не для того, чтобы просить снисхождения или помилования. За службу фашистам должен быть строго наказан, ни моя молодость, ни нечеловеческие издевательства, пережитые в лагере военнопленных, не давали права изменить Родине. Я виновен и готов отвечать. Мучает меня не предстоящее наказание, чего заслужил, а то, что еще спокойно живут на свете фашисты, лишившие нас в годы войны человеческого облика и убившие миллионы ни в чем не повинных советских людей. Я уже показал на допросах, как в Хелмском лагере десятки тысяч советских военнопленных погибли от голода, холода и мук. Очень сожалею, что не погиб вместе с ними, а оказался в Травниковском учебном лагере и там стал изменником Родины. Хочу сообщить следственным органам, как в этом лагере нас обрабатывали в фашистском духе, приучали к вахманской службе. С отвращением вспоминаю об этом и спрашиваю себя: почему не бежал? Один бежал, его поймали и повесили. Я струсил. Одел черную форму, прошел курс обучения; как и другим курсантам, мне присвоили звание вахмана охранных войск СС. Для вахманской службы направили в Яновский лагерь. Мы несли охрану на вышках, а немцы-эсэсовцы ежедневно занимались убийствами узников. О их преступлениях я дам следствию подробные и правдивые показания. Ужасы, которые видел, невозможно забыть, они снятся ночами. Уничтожение мирных советских граждан было зверской программой фашизма. Немецкие офицеры ежедневно ради развлечения убивали ни в чем не повинных узников. Я лично это видел и готов дать подробные показания.

Очень сожалею, что за многие годы из-за трусости сам не явился в органы и не рассказал правдиво о пособничестве фашистским убийцам.

Прошу верить моей искренности и готовности помочь органам советского следствия. Всей своей послевоенной жизнью я искупал вину перед любимой Родиной. Понимаю, что этого недостаточно, и приму как заслуженное любое наказание, назначенное советским судом.

Прошу, чтобы из-за меня не пострадали жена и сын, ничего не знающие о моих преступлениях во время войны.

Мисюра»

2

— Гражданин начальник, получилась ошибка. Я — Георгий, Жорик! Георгий мое имя, а Сережа — мой братик, геройский матрос, погибший в войну. Мало того, что ваши фраеры запачкали дорогое имя покойника, так они еще арестовали меня и выдумывают, будто именно я — Сережа. Это же нахальство.

— А это чья фотография? — предъявляет Харитоненко анкету № 1251 на вахмана Сергея Лясгутина.

Смотрит на анкету Лясгутин, не может глаз оторвать. Не сомневался, что аккуратные немцы сожгли. Как же быть?

— Этот молодой человек, — тычет Лясгутин в фотографию на анкете, — очень похож на моего братика Сережу, но одет он неприлично.

— Лицо Сергея не похоже на ваше? — интересуется Харитоненко.

— Как две капли воды! — подтверждает Лясгутин. — Ничего удивительного: один папа, одна мама.

— Может, будем заканчивать представление? — предлагает Харитоненко. — Взгляните на фотографию Георгия Лясгутина и познакомьтесь с заключением дактилоскопической экспертизы, сравнившей отпечаток большого пальца правой руки на анкете вахмана Лясгутина с отпечатком, имеющимся в вашем архивно-следственном деле 1949 года и откатанным теперь, при аресте.

Разглядывает Лясгутин фотографию. Брат Георгий — рыжий, веснущатый, с бульдожьим носом. К тому же еще пальцевой отпечаток!

— Может, нужны еще доказательства, что вы не Георгий, а Сергей?

— Гражданин начальник! Всем известно, как работает ваша фирма. Прения заканчиваются, возвращаюсь к своему любимому имени, — соскочило с Сергея Лясгутина шутовство, продолжает совершенно серьезно. — Надоело жить под именем покойного брата и ночами ждать стука: «Откройте, милиция!»

— Почему не явились с повинной?

— Я человек не гордый, решил дождаться, пока пригласят. Повинная — это, извините, глупость, и давайте не будем о ней говорить.

— Давайте, — соглашается Харитоненко. — Слушаю вас.

— А мне не о чем говорить. Воевал в морской пехоте, фрицы называли нас черной смертью, и это была чистая правда. Сражался не хуже других, в плен попал раненный. Бросили в лагерь, там дох от голода, холода и плетей. Не сдох, и тогда сделали вахманом — лагерным сторожем. Готовились фрицы бежать — стал ненужным, воткнули меня в Бухенвальд. Как все лагерники, страдал до прихода союзников.

— Это все?

— Вам мало! — истерично кричит Лясгутин. — Вот поэтому я и скрылся под именем погибшего брата. Зйаю, как взвешиваете: раз попал в плен — виноват! И плевать вам на то, что я пролил кровь за Родину, трижды плевать на родителей, убитых фашистами, на двух братьев, геройски погибших на фронте!

Налил Харитоненко из графина воды, пододвинул стакан. Выпил Лясгутин, угрюмо глядит на стакан. Замаячила вышка. Читал в газетах, как расстреливают изменников Родины. Подполковник Харитоненко, как и раньше, говорит тихо, спокойно: