Расплата. Трилогия

   Как я сказал уже, на месте, где обыкновенно собиралась (На судах -- церковь разборная и собирается только на время богослужения) церковь и где доктор устроил (так неудачно) временный перевязочный пункт, было довольно благополучно. Зато позади средних 6-дюймовых башен уже начинал разыгрываться пожар. Туда мы и пошли. Начали растаскивать горяшие предметы, тушить и выбрасывать их за борт через гигантские пробоины... Нашли уцелевший пожарный кран, даже обрывок шланга (без пипки); появились ведра... Работали молча и сосредоточенно, словно делали серьезное дело... Между тем мы тушили здесь какую-то рухлядь, а рядом, за тонкой, раскаленной стальной переборкой, отделявшей нас от штабного помещения, бушевал настоящий пожар, рев которого слышался временами даже среди шума битвы... Иногда кто-нибудь падал и либо оставался лежать, либо поднимался и шел или полз к трапу, ведущему вниз... На него даже не смотрели: не все ли равно? -- одним больше, одним меньше...

   Сколько так прошло времени -- 5, 10, 15 минут... -- не знаю... Вдруг мгновенная, яркая, как молния, мысль промелькнула в голове, ударила в сердце...

   -- А в рубке? Что в боевой рубке?..

   Я бросился наверх. Усталость, угнетенное состояние духа исчезли бесследно. Мысль работала с поразительной ясностью. Я мгновенно сообразил, что дым заносит в пробоины левого борта, а значит, правая сторона -- наветренная, и направился туда. Не без затруднений вылезши через развороченный люк на верхнюю палубу, я едва узнал то место, где еще недавно мы стояли с Демчинским. Тут, как говорится, ступить было некуда: сзади провалившиеся, костром пылающие ростры; впереди -- груды обломков; трапа на мостик не существовало; все правое крыло мостика было разрушено, и даже проход под мостиком на другой борт был завален... Пришлось опять спуститься вниз и снова подняться уже на левую сторону. Здесь было несколько чище. Ростры хотя и горели и обвалились, но не рассыпались такой безобразной кучей, как справа. 6-дюймовая башня, видимо, вполне исправная, поддерживала энергичный огонь. Трап на мостик был цел, но завален горящими койками. 5--6 человек команды, неотступно следовавших за мной и тоже вышедших наверх, деятельно принялись, по моему приказанию, растаскивать эти койки и тушить их в воде, стоявшей на палубе. Вдруг где-то близко и особенно резко звякнул снаряд. Кругом запрыгали и застучали осколки...

   -- Кажется, по 6-дюймовой... -- подумал я, жмурясь и задерживая дыхание, чтобы не наглотаться газов...

   Действительно, когда дым рассеялся, из башни торчала только одна как-то беспомощно вверх задранная пушка... Из броневой двери высунулся командир башни, лейтенант Данчич:

   -- А у меня -- кончено: одной -- снесло дуло, у другой -- разбита установка...

   Я подошел и заглянул в дверь. Из прислуги двое лежали, странно свернувшись, а один сидел, неподвижно уставя широко открытые глаза и обеими руками держась за развороченный бок... комендор с озабоченным, деловым видом тушил какие-то горящие тряпки...

   -- А вы что тут делаете?

   -- Да вот хочу пройти в боевую рубку...

   -- Зачем? Там -- никого.

   -- Как никого?

   -- Верно. Сейчас прошел Богданов. Рассказывал -- все перебито, пожар, все ушли. Он вышел -- мостик разбит -- провалился. Удачно -- прямо ко мне. Цел.

   -- Где же адмирал?..

   В это время опять совсем близко раздался взрыв, и что-то не сильно и не больно ударило меня сзади по правой ноге. Я обернулся. Никого из моих людей не оставалось на палубе. Были они перебиты или просто ушли вниз?..

   -- У нас нет носилок? -- услышал я тревожный вопрос Данчича и опять обернулся к нему:

   -- Какие носилки?

   -- Вас надо... С вас -- течет!..

   Я посмотрел -- действительно, от правой ноги расходилась лужа крови, но нога стояла твердо.

   Было 3 часа пополудни.

   -- Вы можете идти? Постойте, я вам дам провожатого, -- хлопотал Данчич...

   Я даже рассердился: какие тут провожатые! -- и бойко начал спускаться по трапу, недоумевая, что случилось... Когда в самом начале сражения маленький осколок попал мне в поясницу -- это было больно, но теперь -- никакого впечатления...

   Потом уже, в госпитале, когда меня повсюду таскали на носилках, я понял, почему во время боя не было слышно ни стонов, ни криков. Это уж после приходит. Очевидно, все наши чувства одинаково имеют строгие пределы для воспринятая внешних впечатлений, и глубоко правильно на первый взгляд нелепое изречение: так больно, что вовсе не чувствуешь, так ужасно, что совсем не боишься...

   Миновав верхнюю и нижнюю батареи, я спустился в жилую палубу (под броневой), где был главный перевязочный пункт, но невольно попятился назад к трапу...