Расплата. Трилогия

   Этот корабль ("Суворов"), весь обгоревший и еще горящий, перенесший столько нападений, расстреливавшийся всей (в точном смысле этого слова) эскадрой, имевший только одну, случайно уцелевшую пушку в кормовой части, все же открыл из нее огонь, выказывая решимость защищаться до последнего момента своего существования, пока плавает на поверхности воды.

   Наконец, в 7 ч. вечера, после двух атак наших миноносцев, он пошел ко дну"...

   Вечная память погибшим героям!..

Февраль 1906

Cap Martin

Вместо эпилога

(В бреду)

   ... Но где я? Где я? Не понимаю и не помню, ничего не помню! Тьма непроглядная и тишина, истинно мертвая тишина. Я делаю страшные усилия восстановить что-либо в моей памяти; какие-то смутные образы, обрывки впечатлений всплывают предо мной... "Возьмите, возьмите меня!" -- раздается отчаянный, дикий крик -- среди обломков, пламени и бурого дыма, стоя на ногах, корчится от боли и ужаса полуобгоревший человек... на него направляют целый поток воды, и он умолкает и странно смеется... Я сразу вспомнил...

   Вспомнил все -- всю прошлую жизнь, войну, последнее плавание, бой... Но я-то сам? Значит, я убит? Отчего эта тьма и тишь? Лежу где-нибудь на дне?..

   Я пробую дать себе отчет, здесь ли мое тело -- руки, ноги... что подо мной и вокруг меня -- ничего! А между тем я -- весь целиком -- тут... где-то... Я пробую решить -- могу ли двигаться? Странное ощущение: то мне кажется, что я совершенно неподвижен, то двигаюсь куда-то с невероятной быстротой, то во мне попеременно рождаются то ощущение головокружительного неудержимого падения, то захватывающего дух полета вверх... какой-то вихрь носит и кружит то что-то, в чем я признаю себя...

   И вдруг мысль, мгновенная, яркая, как молния озаряет меня: я могу быть везде! Везде, где захочу! Стоит только захотеть!..

   И вот -- я хочу быть там, где, вероятно, еще кипит бой...

   Я вижу... нет, ощущаю... и это не то -- сознаю (вот настоящее слово), что низко над морем плывут дымные, рваные тучи, а под ними тяжело и бестолково вздымаются волны. Их поднял уже стихший ветер, дувший с утра, а новый, легкий -- только спутал. На мгновение эта толкотня, сшибание пенистых гребней поглощают все мое внимание, и мне кажется, что это совсем не бестолково, а вполне разумно, несли я захочу, то сейчас же пойму, в чем дело -- почему одна струйка должна уступить другой, почему именно так, а не иначе, должны схлестнуться и рассыпаться пеной эти на вид бестолковые волны...

   А вот какой-то полуобгоревший обломок и чья-то судорожно уцепившаяся за него рука... Что такое? Почему?.. Зачем он цепляется за этот кусок дерева, когда я так свободно вижу его и снизу и сверху -- со всех сторон... другая рука разбита в самом плече, вместо правого бока какая-то путаница клочьев мяса и одежды... Лицо! Лицо! Я хочу видеть лицо!.. И я вижу его, это иссиня-бледное мертвое лицо и глаза... глаза, обращенные туда, к небу, к этим серым тучам... глаза, которые просят о чем-то, в которых сосредоточилась вся душа этого изуродованного тела, которые даже в эту минуту еще горят надеждой, которые еще берегут в себе последнюю искру жизни... Страстная жалость охватывает меня... Я хочу сказать ему: зачем ты мучишься? Чего ждешь? Брось этот обломок и ты будешь таким же свободным, как я...

   И я не могу сказать ему этого... я сознаю, что я и под ним, и над ним, и вокруг него и даже в нем самом, но он меня не понимает, и мучится, и ждет чего-то... и я не могу, не имею власти просветить его... Почему?

   Потому что не смеешь толкать его на самоубийство. Может быть, для его духа эти минуты страдания важнее всей предшествовавшей жизни. Надо жить и страдать до конца, -- неожиданно встает передо мной ясный, определенный ответ...

   Вот что!.. Ну, так утешить, успокоить? и я льну к нему, к этому незнакомому изуродованному человеку, и силюсь шепнуть ему: не отчаивайся -- твой час близок, еще немного -- и ты будешь свободен; там, где я, там лучше, чем на этом обломке, в холодной, соленой воде, разъедающей твои раны.., верь! Лучше!..

   О, радость! Он слышит меня!

   Я вижу -- он уже не чувствует, как его бледное лицо захлестывает волной, не сознает, что вместо дыхания в его горле хрипит морская вода, а глаза (ах, эти глаза!) уже не с тоской отчаяния, а с теплой любовью и лаской бросают тускнеющий взор на низкие, дымные тучи...

   Но бой? Как странно... как нелепо... Я могу увидеть все, что захочу; могу быть всюду, куда направлю свою мысль, -- и не могу сосредоточиться, не могу охватить во всей полноте картину, в которой, казалось бы, заключается вся суть, весь смысл моей прошлой жизни... Я вижу корабли, то в одиночку, то группами, движущиеся по поверхности моря... начинаю различать броненосцы от крейсеров, вижу силуэты миноносцев, огни выстрелов, клубы дыма.., и вдруг -- мое внимание привлекает причудливая звезда трещин, образовавшихся на броневой плите от удара снаряда; я слежу за их прихотливыми извилинами, -- и мне все равно, чья это плита -- наша или чужая...

   Я возмущен! Я негодую!..