Расплата. Трилогия

   В предотвращение возможности таких случаев, какой имел место 29 июня, для зашиты тралящего каравана от безнаказанных нападений мы, со своей стороны, начали высылать его под охраной 2--3 канонерок и отряда миноносцев. Японцы сделали то же по отношению к своим. В результате в течение всего июля можно было ежедневно наблюдать с берега довольно странное, даже забавное, зрелище: наш тралящий караван, разыскивающий мины, набросанные японцами; в кильватер ему, на пространстве, уже пройденном тралами, -- наши канонерки; несколько мористее этой процессии -- наши миноносцы; дальше, на расстоянии 15--20 кабельтовых от них и на пределах дальности огня батарей и сторожевых судов -- японские миноносцы; еще дальше -- японский тралящий караван, разыскивающий мины, набросанные нами, и при нем -- японские канонерки и легкие крейсера, его охраняющие. Иногда миноносцы, видимо, соскучившись, сближались, дразнили друг друга, завязывали на дальней (для их условий боя) дистанции перестрелку, которая, однако же, никогда не переходила в серьезную схватку; потом -- опять расходились... Иногда японцы "нарывались". Думая, что на рейде стоит "Аскольд", "Паллада" или "Диана", беспечно разгуливали на дистанции от 55 до 60 кабельтовых, и вдруг оказавшийся в дежурстве "Баян" начинал подбрасывать им сегментные снаряды из своих 8-дюймовок. Переполох и поспешное отступление. На сторожевых судах -- смех, шутки... Все-таки маленькое разнообразие!

   Очередь дежурства сразу же нарушилась. 2 июля нас, на нашем месте в проходе, должна была бы сменить "Паллада", но у нее оказались какие-то неотложные работы, и она вошла в Западный бассейн, а мы остались по-прежнему на сторожевом посту. 5 июля -- опять почему-то смена не состоялась, а 9-го -- вышли в дежурство на внешний рейд, на котором находились не трое, а четверо суток.

   За эти дни (особенно с 6 по 12 июля) -- почти беспрерывно дожди, туманы, грозы; только изредка и ненадолго сносная погода.

   16 июля наши миноносцы, в числе 14, ходили в ночную экспедицию. Куда и зачем -- осталось нам неизвестным.

   16 июля, в 10 ч. 45 мин. вечера, показалась в лучах прожекторов китайская джонка, шедшая с моря, прямо и смело, ко входу на внутренний рейд. Открыли огонь. Джонка некоторое время упорно держала старый курс, а затем кинулась в сторону и выбросилась на каменистый риф, идущий от Золотой горы (Lutin rock). Около 2 ч. ночи появлялись ненадолго какие-то миноносцы, быстро удалившиеся, как только по ним начали стрелять с батарей.

   10 июля прибыл на "Диану" начальник крейсерского отряда. Накричал, нашумел, разнес нас в пух. Оказывается, мы расстреляли джонку, везшую почту из Чифу!.. Совершенно ясно, что раз такая джонка ожидалась, начальство обязано было снабдить ее условным опознавательным сигналом и предупредить о том дежурный крейсер, без чего этот последний не только не имел права позволить ей беспрепятственно войти в гавань, но даже и подойти на дистанцию минного выстрела. А если бы это оказалась японская штука? Если бы на джонке были минные аппараты? Если бы, наконец, сама она представляла собою мину-брандер с сотней пудов меленита или шимозы?.. Конечно, каждый из офицеров имел полное право, слушая начальство, думать про себя: "Юпитер, ты сердишься, -- значит, ты не прав", -- и громовой разнос, конечно, не следовало принимать близко к сердцу. Я мог бы даже вовсе опустить этот эпизод, как не представляющий для читателей интереса. Но тут было другое: меня поразило не спокойствие, а пренебрежительное равнодушие, которым был встречен незаслуженный выговор... словно скользнуло, не задев никого...

   За завтраком один из мичманов сделал было замечание о несправедливости, о "сваливании с больной головы на здоровую...", но тотчас же был остановлен резким замечанием соседа: "Брось! не стоит говорить! чего еще ждать!" -- и замолчал. Кругом все тоже молчали, и я вдруг понял, что в хлопотах и заботах распорядка внутренней судовой жизни, вся тяжесть которого лежит на старшем офицере, проглядел что-то страшно важное. Внезапно всплыли в памяти разные случаи, которым до того, в служебной суете, я не придавал особого значения. Вспомнилось, как однажды в кают-компании, с целью поднять настроение, я стал говорить о слухах, ходивших на эскадре, относительно нашего нового выхода в море, для решительного боя. По этим слухам, источником которых называли штаб командующего эскадрой, выходило, что 11 июня мы вернулись в гавань единственно вследствие пробоины, полученной "Севастополем", что как только его починят -- будет бой, а починка идет успешно и т. д. Мне не возражали, и только под конец один из ближайших соседей произнес тихо, словно про себя: "Что и говорить!.. Сами-то вы этому верите?.." -- Вспомнился нечаянно подслушанный, при неожиданном входе в кают-компанию, отрывок разговора -- "...что его спрашивать! Конечно, по "долгу службы и присяги" начнет выгораживать начальство! Сам..." С моим появлением разговор резко оборвался, но теперь я понял, что речь шла обо мне. Вспомнилось и многое другое -- все мелочи, но характерные...