Расплетая радугу. Наука, заблуждения и потребность изумляться

Применим критерий Юма. С одной стороны, нам предлагается поверить в массовую галлюцинацию, обманчивую игру света или заговор 70 000 лжецов. Стоит признать, что это невероятно. Но, с другой стороны, это не столь невероятно, как альтернативное предположение — будто солнце действительно падало. В конце концов, солнце, стоявшее над Фатимой, не было каким-то особенным — это было то же самое солнце, которое согревало миллионы других людей на всей освещенной стороне нашей планеты. И если оно действительно начало двигаться, но видно это было только тем, кто находился в Фатиме, значит, должно было свершиться еще большее чудо: иллюзия неподвижности солнца, подстроенная для миллионов очевидцев не из Фатимы. Не говоря уже о том, что, если бы Солнце в самом деле стало перемещаться с описываемой скоростью, Солнечная система развалилась бы. У нас нет другого выхода, кроме как, следуя за Юмом, выбрать из двух альтернатив наименее сверхъестественную и заключить, что, вопреки официальному учению Ватикана, никакого фатимского чуда не было. Более того, совершенно не очевидно, что обязанность объяснять, каким образом были обмануты десятки тысяч свидетелей, лежит на нас с вами.

Юму же принадлежит аргумент о соотношении вероятностей. Если перемещаться к другому концу нашего спектра декларируемых чудес, встретятся ли нам такие предположения или заявления, которые мы вправе тут же раз и навсегда отмести? Физики сходятся во мнении, что, когда изобретатель хочет запатентовать вечный двигатель, его заявку можно смело отклонять, даже не взглянув на чертежи. Дело в том, что любой вечный двигатель нарушал бы законы термодинамики. Сэр Артур Эддингтон писал:

Если кто-то укажет вам, что ваша излюбленная теория о Вселенной находится в несогласии с уравнениями Максвелла, — что ж, тем хуже для уравнений Максвелла. Если обнаружится, что ей противоречат результаты наблюдений, — не беда, экспериментаторы иногда ошибаются. Но если ваша теория покушается на второе начало термодинамики, мне нечем вас обнадежить. Ей остается только одно: униженно сгинуть.

«Природа физического мира» (1928 г.)

Эддингтон поступает мудро, когда из кожи вон лезет, делая обескураживающие уступки в первой части своего утверждения, чтобы категоричность второй прозвучала еще убедительнее. Но если вам и это кажется чересчур самонадеянным, если вы полагаете, что он напрашивается на щелчок по носу от некой пока еще невообразимой технологии будущего, — пусть будет так. Не стану настаивать, а вернусь вместе с Юмом к своей менее категоричной точке зрения о сопоставлении вероятностей. Мошенничество, самообман, фокусы, галлюцинации, искреннее заблуждение и наглая ложь — все это складывается в настолько вероятную альтернативу, что я всегда буду скептически воспринимать те случайные наблюдения и полученные не из первых рук рассказы, которые якобы не оставляют камня на камне от всей современной науки. Современная наука, несомненно, будет ниспровергнута, но только не анекдотичными слухами и не телевизионными выступлениями, а скрупулезными исследованиями: воспроизведенными, подвергнутыми критическому анализу и воспроизведенными вновь.

Вернемся к нашей шкале невероятного. Феи находятся на ней где-то между теткой Эпторпа и вечным двигателем. Если завтра достоверно обнаружат крохотных, размером с бабочку, элегантно одетых крылатых человечков, никакие основополагающие принципы физики попраны не будут. Это открытие и близко не станет таким революционным, как вечный двигатель. Хотя биологи, конечно, замучаются искать феям место в существующей классификации. От кого они могли бы произойти? Ни в палеонтологической летописи, ни в современном животном мире нет примеров приматов с машущими крыльями, и было бы в самом деле удивительно, если бы этот внезапно и единожды возникший в ходе эволюции вид оказался настолько близок к нашему, что даже — как ясно демонстрируют знаменитые поддельные фото, вызвавшие интерес сэра Артура Конан Дойла, славившегося своей доверчивостью, — обзавелся одеждой по моде 1920-х годов.