Распутье

– Эх, Гурин, Гурин, пропадешь ты со своей злобой. Надорвала тебе война душу – понятно, но что тебе плохого сделали большевики? Э, нечего сказать! Конечно, немногие бросились свою власть защищать. Все сидят по домам, даже ставни позакрывали, будто белые уже за поскотиной. Но недолго вам придется так сидеть. Придут, шомполами поучат – мозги светлее станут.

– Могли бы и не приходить, ежели бы вы добрее были ко всем. Новый мир построим… Достроились!

– И это говорит бунтарь девятьсот пятого года!

– Был бунтарь. Отбунтовался. Знай я, что так будут править ваши комиссары, то сроду бы не стал бунтарем.

– И такое в миру бывает, что верующий вдруг делался врагом всякой веры, коих я повидал немало.

– Но воевать за то, чтобы с тебя снимали портки? Увольте! Пусть Розов и вор, обманщик, но он не оставил меня в беде, всё дал, что мог. Раньше у него в лавке было всё, сейчас – крысы и вонь. Ограбила ваша братва и его. Всё похерили. Прощай!

– Прощай!

До староверской Каменки через перевалы и крутой подъем Чертовой Лестницы Козину пришлось прошагать больше ста километров. Там уже была собрана небольшая дружина, готовая выйти на помощь уссурийцам, где образовался фронт, шли бои.

Пётр Лагутин обнял Козина:

– Ждали и верили, что придешь. Пошли, перехватим – и по коням. Негусто нас набралось, но что делать! Народ затаился, чего-то ждёт.

– Ну, Петьша, что будем делать? – с порога спросил Бережнов. – Кажись, довластвовались, что все державы попёрли против нас?

– Рад?

– Не шибко. Был я с вами, а теперь куда податься? Может, посоветуешь?

– Бери свою дружину и пошли против этих всех держав. Один совет.

– Кишка тонка, чтобы с моей дружиной воевать против мира. Будь она потолще, то давно бы начал. Да всё страшусь. Что буду делать? Как всегда, выжидать.

– Запутаешься ты, Степан Алексеевич. Не распутать. Вот передаём тебе всю власть и ничуть не боимся, что не вернём её обратно.

– Ха-ха! Так и будет, что снова придет Коваль к власти. Теперь-то он многим старое припомнит.

– Тем хуже для него, для тебя тоже. Вы служите нам, но мы-то знаем цену этой службы. Как видите, не отказывались и от такой дружины, и от такой дружбы. Одно посоветуй Ковалю, чтобы он не очень-то злобил народ. Большевиков ему не взять, все уходят на фронт. Словом, ты, Степан Алексеевич, будь мудрее. Не вздумай бить со спины. Этого тебе никто не простит.

– Спаси Христос за совет, Пётр Исакович, постараюсь быть мудрым. Доброго вам пути!

– Ты, Петьша, за нас не боись, не дадим мы развороту ни Ковалям, ни другим брандахлыстам, – суетился Алексей Сонин.

Настя цеплялась за стремена, причитала:

– Хватит, поди, воевать-то, Пётр? Рази без тебя не добьют вражин?

– Не плачь. Без нас не добьют – это точно. Трогай! Ждите, скоро вернемся…

Дальневосточный Краевой Совет Народных Комиссаров объявил Дальний Восток на военном положении, обратился к народу с воззванием: «Завоевания рабочих и крестьян в опасности. Во Владивостоке белогвардейцы, правые эсеры и меньшевики воспользовались военной силой чехословаков, употребили все способы и заставили их пойти против рабоче-крестьянской власти.

Под защитой иностранных штыков и обманутых чехословаков они разгромили Владивостокский Совет, рабочую Красную гвардию, а теперь, прячась за спиной врагов народа, наступают на Никольск-Уссурийск.

Все рабочие и матросы, как один человек, встали на защиту революции, но сил оказалось недостаточно, и они после большого сопротивления отступают. Грязная рука предателей поднялась против завоеваний революции. Все на защиту Советов, ибо их гибель есть гибель России и революции!»

На помощь истекающим кровью владивостокцам спешили шахтеры Сучана, рабочие Свободного, Благовещенска. Но пока сила была на стороне белых.

Козин и Лагутин встретились с Гаврилой Шевченком. Это был уже известный командир Красной гвардии. Он пригласил друзей в свою палатку. По случаю встречи выпили спиртного. Разговорились.

– Как же ты разошелся с Колмыковым? Дружками, помнится, были.

– Были, даже побратались после одного боя. Но не всякое побратимство вечно, не всякое к сердцу. Не по душе пришлось Колмыкову, что я назвался большевиком. Споры, раздоры, попытка отравить. Хотел арестовать и предать суду. Но за меня пошли казаки из моего полка. Дальше – больше. Был я в отлучке, Колмыков схватил моего брата Ивана и расстрелял, мол, он распространял большевистские листовки. Он, и правда, то делал. Даже выступил перед казаками, доказывал, мол, Колмыков, Дутов, Гамов – все эти новоиспеченные атаманы хотят под флагом учредилки потопить русский народ в крови, а затем посадить на трон нового царя. Назвал Колмыкова авантюристом и проходимцем.

После этого мы и сцепились с колмыковцами. Дали им жару, угнали в Маньчжурию. Но они снова пришли и заняли Гродеково. Вот там-то и держали мы фронт против Колмыкова. Сейчас он рвётся к нам, чтобы свести со мной все счеты. Я тоже не прочь это сделать. Но суть не в Колмыкове, не в сведении счетов. Надо отстоять Никольск-Уссурийск, а уж затем двигать на Владивосток. Спас гада на фронте на свою голову!