Распутин

- Как - «Zukunft»? - оторопел князь. - Как - германское правительство? Позвольте: а как могу я догадаться, что это направлено против германского правительства? - снова закипел он. - Почему же нет соответствующего пояснения? Фокусы?!

- Я категорически заявляю вашеству, что в цензурных гранках такая пометка была... - уже тверже сказал Петр Николаевич. - Тут какая- то совершенно непонятная мне оплошность...

- Везите мне немедленно ваши гранки... Немедленно! - приказал, весь дрожа, князь. - Нет, а вы будете любезны до выяснения дела остаться в канцелярии... - строго приказал он бледному и расстроенному Евгению Ивановичу. - А вы извольте торопиться...

Чрез двадцать минут Петр Николаевич, потный, раздраженный, несчастный, вернулся с цензурными гранками: действительно, пометка Максимилиан Гарден, «Zukunft» под статьей была, но кто-то по ней слабо, как будто нечаянно, черкнул красным карандашом, и типография, вероятно, поняла, что пометку эту надо снять. Была ли это случайность или злой умысел со стороны наборщиков или носатого студентика Миши, который с наступлением каникул снова занимался в редакции и был настроен весьма мрачно, было неизвестно, но факт был налицо: пометка вылетела. Князь рвал и метал: если злой умысел, то чей, пусть ему скажут, а если оплошность, так за такие оплошности он заставит отвечать редакцию.

- Теперь не до шуток... - проговорил он. - Теперь военное время...

- Вашество имели возможность много раз убедиться в патриотическом направлении газеты... - говорил Петр Николаевич, вытирая пот. - Наш лозунг был и остается: все для войны! Не ошибается только тот, кто ничего не делает...

И после многих бурных выкриков и жестов князь наконец смягчился, решил на этот раз дело оставить без последствий, но приказал, чтобы в следующем же номере газеты эта оплошность была исправлена. Носатому

Мише и наборщикам и метранпажу влетело, а на следующее утро в газете перед самой передовицей жирным шрифтом было напечатано, что выдержка, помещенная вчера в обзоре печати без указания источника, принадлежит перу известного германского журналиста Максимилиана Гардена и заимствована из « Zukunft» - наши читатели могут по ней убедиться, как растет общественное недовольство в Германии. В этом растущем недовольстве один из залогов нашей победы. Но мы должны теснее, чем когда- либо, сомкнуть наши ряды под прежним знаменем: все для победы!

Еагений Иванович решительно сомневался в этом: в глазах его стояло и не проходило мученическое выражение. Но по обыкновению он не знал, что делать, то есть знал, но не находил в себе достаточной решимости: а вдруг он ошибается? Он сидел у себя над раскрытою секретной тетрадью и с отвращением передумывал сцену у губернатора во всех ее противных подробностях. И с еще большим отвращением вспоминал он о своей газете: из слабого, ничтожного, но все же культурного дела «Окшинский голос» точно чудом каким превратился в истерическую военную кликушу. Конечно, родину защищать надо, но нельзя же так изолгаться и исподличаться... И не умнее ли проповедовать вместо звериной резни до конца необходимость соглашения и прекращение безумного преступления?

В дверь осторожно постучали. Спавший Мурат поднял свою красивую голову и с достоинством заворчал.

- Войдите, войдите...

В комнату вошла Федосья Ивановна.

- Я сичас в городе была, Евгений Иванович... - сказала она взволнованно. - И на Дворянской встретилась я с молодой княжной... с Сашенькой... Бегут, никого словно не видя, алицо все от слез даже опухло... Поздоровалась я с ними: что это с вами, говорю, барышня, милая? На вас и лица нету... Оказалось, Николенька, молодой князь, прибыл - ранненого привезли... Рана-то будто заживает уж, ну только сам он не в себе...

- Как - не в себе? - нахмурился, побледнев, Евгений Иванович.

- Они говорят осторожно, ну а я так поняла, что... не в своем разуме.

- С ума сошел?!

- Да. Будто бы от раны. Они в голову ранены...

- Где же он?

- Пока в лазарете на Дворянской... - сказала Федосья Ивановна. - А как с ними поступят дальше, еще неизвестно. Очень убиваются Сашенька-то... Конечно, единственный брат ведь... Велели вам передать...

Евгений Иванович тотчас же оделся и, взволнованный, вышел. Было начало весны. Бурое месиво разболтанного талого снега покрывало всю землю. Низко и печально было серое небо. По улицам, унылым и грязным, всюду и везде маршировали по всем направлениям, обучаясь, запасные бородатые мужики и совсем зеленые юнцы последнего призыва. Они нескладно, тяжело старались попадать в ногу, напряженно размахивали руками и с лицами, на которых была написана бесконечная скука и уныние, тянули:

Пишат, пишат царь ерманскай

Письмо нашаму царю...