Распутин

- Хотите ехать одна в Горки и сейчас же или подождете завтрака, и тогда махнем вместе? - спросил гостью Сергей Федорович. - Мне тоже хочется вздохнуть денек-другой под сенью струй. Да и один приятель сидит там у меня, ваш Евгений Иванович, - пояснил он секретарю, - все участок земли у меня выбирает, да никак не выберет. Мой совет: обождите, позавтракаем и поедем вместе...

- Отлично... - сказала Ирина Алексеевна. - Тем более что мне надо повидать тут кое-кого из наших раненых...

- Раненых - кем? Вами или турками?

- Прежде всего турками и немцами, а потом, возможно, и мной... - невольно впадая в его тон, отвечала девушка.

- Прекрасно. Идите и добивайте своих жертв окончательно, а к половине первого милости просим сюда, поедем завтракать на вокзал, - там татары кормят недурно, - а затем в Горки...

- Хорошо... - вставая, сказала Ирина Алексеевна. - Да: а что это у вас за рекой какой страшный дым стоит? Точно у нас на позициях, когда неприятель зажжет что-нибудь...

- И у нас тоже свой неприятель есть, мужики... - сказал Сергей Федорович. - Это леса казенные горят. Обыкновенно это начинается у нас в июле, но в этом году что-то поторопились и зажгли в мае. Ну, а у вас как там?

- Где, в Москве или на фронте?

- Ив Москве, и на фронте...

- На фронте... совсем плохо... - потухнув, сказала Ирина Алексеевна. - А в Москве еще хуже... Спекулируют невыносимо и говорят, говорят, говорят... Ну да об этом я в Горках расскажу... А пока прощайте...

Она вышла. Управцы щелкали на счетах, расчеркивались, получали деньги, выдавали деньги, трещали машинками, звонили в телефон, пудрили носики, переговаривались, пересмеивались - все шло, как полагается. А Ирина Алексеевна взяла первого попавшегося извозчика и поехала в госпиталь на Дворянской: ей хотелось навестить раненых Володю Похвис- тнева и Ваню Гвоздева. По указанию вихрастого мрачного фельдшера, от которого крепко пахло лекарствами и табаком, она осторожно постучала у двери.

- Войдите! - отвечал ей свежий девичий голос.

Она отворила дверь и остановилась у порога: у изголовья исхудавшего Володи сидела строгая пожилая женщина вся в черном, по-видимому его мать, а около постели с пустым стаканом в руках стояла прелестная девушка, с недоумением поднявшая на нее свои синие чистые глаза. Володя на одно короткое мгновение смутился...

- А-а, Ирина Алексеевна! - слабо воскликнул он. - Какими судьбами? Вот не ожидал!

Не познакомить ее с матерью и невестой было невозможно, но в то же время что-то точно в нем воспротивилось этому: это были точно два каких-то враждебных мира, между которыми моста не должно было быть. Едва ли не в первый раз простой и прямой душе Володи жизнь показалась сложной и трудной. И делая над собой некоторое усилие, он, стараясь быть любезным, сказал:

- Мама... Таня... Это - Ирина Алексеевна, наша милосердная сестра... Она первая приняла меня после ранения... Ирина Алексеевна, это моя мама, а это Таня, моя... невеста... Очень, очень рад вас повидать! Присаживайтесь...

И было в его тоне что-то неуловимое, что всех этих женщин заставило немножко точно насторожиться одна против другой, и обмен первыми приветствиями вышел неловок и холоден. Ирина Алексеевна села на предложенный ей Таней стул, осведомилась о здоровье, передала поклоны из полка и всякие полковые новости и вдруг почувствовала, что она здесь не только не нужна, но мешает, что от нее здесь неудобно.

- А где же поручик Гвоздев? - спросила она.

- Его еще не привезли... - сказал Володя. - Ждем со дня на день... Он ведь родной брат Тани...

- А-а... - уронила Ирина Алексеевна, еще резче чувствуя, что ей надо уходить. - Жаль, что не удалось повидать его...

И поговорив с трудом еще несколько минут, Ирина Алексеевна поднялась.

- Ну, не буду мешать вам... - сказала она, подавив легкий вздох. - Да мне и пора...

В душе Володи шевельнулось что-то вроде раскаяния и жалости. На минуту вспыхнуло горячее воспоминание о ее ласках. Он испуганно потушил его в себе. И мелькнула жестокая мысль: что же, не я один... И он сдержанно, точно из приличия, попытался уговорить девушку посидеть еще.

- Я зайду как-нибудь потом... - сказал она. - А теперь меня ждут...

И простившись со всеми, она своей поющей походкой вышла из комнаты и, низко опустив голову, пошла людной улицей. На душе было тоскливо. Да, жизнь жестока, жестока и там, жестока и здесь, везде. И виноватых как будто нет ни там, ни здесь...

XXV

ГОСПОДА ЗОРИНЫ