Распутин

- Очень сожалею, но... м-м-м... это решительно невозможно... - стараясь придать своему незначительному птичьему лицу важность, отвечал Вадим Васильевич. - Решительно невозможно...

- Нам... прямо деваться некуда... - дрожащими губами проговорила Варя, борясь со слезами. - Пожалуйста... А брат... мы слышали, что у вас нет письмоводителя... а брат, пока его снова не возьмут на фронт, мог бы помогать вам в работе, чтобы отплатить...

- Ничего не могу поделать: это решительно неудобно... Как вы сами не понимаете этого? - говорил Вадим Васильевич, чувствуя, как в его душе накипает ненависть к этим людям, которые, по его мнению, обобрали его отца, а следовательно, и его. - Я занимаю официальное положение... Могут пойти всякие слухи... И вообще, - неприязненно посмотрел он на них, - нам лучше не напоминать один другому о своем существовании...

- Но вы не смеете... - вдруг горячо заговорил Митя. - Вы должны войти в наше положение... Наш отец... чтобы его черти побрали...

- Ах, Митя, да не горячись ты так, ради Бога... Погоди! - болезненно сморщилась Варя. - Ну что ты этим возьмешь? Дело в том, что у нас нет ни копейки денег, кроме тех пятидесяти рублей, которые получает мама после... своего первого мужа. А теперь такая страшная дороговизна. А мама больна - у нее тяжелое душевное расстройство. Я должна была даже бросить курсы из-за нее. Я могла бы взять место какое- нибудь, но как же я покину ее? Брат заработает у вас письмоводителем квартиру...

- Не могу!

- Но это подло! - крикнул Митя. - Если бы отец не поступил с нами так подло, если бы он узаконил нас, мы были бы в этом имении такие же хозяева, как и вы. Вы не смеете пользоваться его оплошностью! И все равно, если вы не дадите нам квартиры - дом все равно ведь пустой стоит, - мы снимем избу где-нибудь поблизости...

- Какое бесстыдство! Неужели вам не стыдно? А еще студент!

- При чем тут стыдно? - воскликнул, весь горя, Митя. - Если тут есть кому стыдиться, то не нам, а вам... Как вы смеете говорить нам о каком-то стыде?!

Пленный германец, бросив боковой взгляд на террасу, вышел из сада.

- Митя, я умоляю тебя! - проговорила Варя молящим голосом. - Ну не можешь говорить спокойно, так уйди... Я же говорила, что тебе не надо ходить...

- Да как он, эта идиотская морда, смеет говорить нам...

- Митя, оставь! Вы, пожалуйста, извините его: он после болезни такой у нас нервный...

- Нервный, а в письмоводители хочет... - криво усмехнулся Вадим Васильевич, с ненавистью глядя на взбаламученное лицо юноши. - Идите, пожалуйста, я ничего не могу сделать для вас... Ничего не сделаю... Идите!

Варя, сгорбившись, закрыла лицо руками и пошла по скрипучим перекошенным ступеням террасы. У калитки она справилась со слезами: во дворе у съехавшего набок крыльца стоял, окруженный мужиками, высокий германец. Он что-то говорил мужикам, а они добродушно скалили зубы и трепали его по плечу. Заметив выходивших из калитки молодых людей, германец снова тотчас же пошел на работу. Измученное лицо Вари невольно потянуло его к себе, а она, поймав участливый взгляд этих ясно- голубых, как горные озера, глаз, смутилась и опустила голову.

Вадим Васильевич шагал по своему сумрачному кабинету из угла в угол. Лорд Эпсом то лениво следил глазами за своим хозяином, то начинал зализывать свои болячки. В солнечном саду заливались зяблики...

- Да вы вышли бы, что ли, к мужикам-то, Вадим Васильич... - останавливаясь в дверях, проговорила Маша. - С коих пор сидят...

- А черта ли я с ними без письмоводителя сделаю?.. - хмуро отвечал Вадим Васильевич. - И угораздило сукина сына запить когда... До чертиков допился, каналья... И по кой черт ты держала их? Отослала бы по домам, и вся недолга...

- Все же вышли бы... Может, что и сумеете... - настаивала Маша. - Ведь не зря народ ходит, а по делу...

- Ну ладно, ладно... Не велики дела... И все брось, так солнце всходить не перестанет... Заступница всех скорбящих!

Он надел свою смятую фуражку с кокардой, но чтобы не показывать Маше вида, что он послушался ее, он прошел в сад.

- Ну что, майн либер Августин?[60] - с тяжелой улыбкой спросил он германца, который возился что-то около крыжовника. - Как дела?

- Ничего, пойдет понемножку... - улыбаясь, отвечал тот на правильном русском языке. - Совсем забросили вы ваш сад... Осенью надо будет все резать, все копать, тогда будет толк...

Вадим Васильевич прекрасно знал, что не будет он осенью ни резать, ни копать, а потому равнодушно смотрел на интеллигентное лицо пленного, которого он неизвестно зачем взял себе из города: другие брали, и он, чтобы не отставать, взял. Первый день он был еще интересен своим странным акцентом, своими рассказами о сражениях, в которых все искали того, чего не было в газетах, но потом все это быстро наскучило ему, и майн либер Августин, как упорно звал его Вадим Васильевич, отошел от него, как и все в жизни, в какую-то серую скучную даль.

Вадим Васильевич направился было к мужикам, но вдруг остановился, подумал и - решительно повернул в дом.